Петр Люкимсон - Царь Давид Страница 24

То, что отец в ходе этой перебранки ни разу не назвал Давида по имени, то, что он перешел на оскорбления и, любя сына, тревожась за его будущее, одновременно едва не убил его, как видим, стало для Ионафана достаточным доказательством серьезности намерений Саула и того, что Давиду и в самом деле надо бежать.

На следующий день, как и было договорено с Давидом, Ионафан вместе с пажом направился к скале Азель и, выпустив три стрелы, велел юноше найти и подобрать их. Давид же, укрывшись за той же скалой, внимательно следил за происходящим. «Дальше, дальше иди! Далеко стрела улетела!» — кричал Ионафан, и это означало только одно: Давиду надо уходить, причем чем дальше, тем лучше.

Наконец, паж нашел стрелы, Ионафан велел ему взять также все свое оружие и отослал домой. Когда же он остался у Азели один, Давид вышел из своего укрытия, трижды поклонился Ионафану, и друзья бросились в объятия друг друга.

Оба чувствовали, что это, возможно, последняя их встреча, оба плакали, но Давид, говорит Библия, «плакал сильнее», ибо пророк Самуил открыл ему, какая горькая судьба ждет не только Саула, но и его детей. И снова Ионафан, томимый, как и отец, мрачными предчувствиями, взял с Давида клятву, что, став царем, тот не только пощадит его потомков, но и предоставит им необходимую защиту и позаботится об их будущем.

И все же встреча двух друзей не была последней — судьбе было угодно дать им возможность увидеться еще один раз.

Так для Давида начинается жизнь изгнанника, вынужденного все время спасаться от преследований Саула и искать все новые убежища. Согласно «Первой книге Самуила», расставшись с Ионафаном, Давид направился в город священников-коэнов Нов, где, будучи совершенно безоружным, взял из святилища им же принесенный туда меч Голиафа. Из Нова он последовал в филистимский город Геф (Гат), оттуда в Одолламскую (Адулламскую) пещеру, дальше вместе со своей семьей в столицу Моава Маасифу Моавитскую (Мицпей-Моав), а уже из Моава — в леса и горы Иудеи, в землю своего колена.

Однако, к примеру, раввин Исраэль Яаков Клапгольц и ряд других знатоков Библии считают, что в Книге Самуила несколько нарушена последовательность событий. Давид, резонно замечают они, в первую очередь должен был попытаться найти убежище там, где Саул не только не мог бы найти его, но и при желании достать. И потому его решение бежать в землю злейших врагов евреев — филистимлян было безумным и необычайно мудрым одновременно. Однако Давид вряд ли мог позволить себе появиться среди филистимлян вооруженным, да еще с мечом Голиафа — это означало бы верную смерть. Но вот по возвращении от филистимлян ему и в самом деле требовалось оружие. Вот почему в сборнике раввина Клапгольца «Сокровищница сказаний Пророков и Писаний» пересказ мидрашей о пребывании Давида в Гефе идет перед рассказом о его появлении в Нове.

Итак, вероятнее всего, попрощавшись с Ионафаном, Давид в первую очередь направился в Геф — один из четырех главных филистимских городов-государств. По всей видимости, Давид рассчитывал затеряться среди множества народа, вечно толкущегося на шумном разноязычном рынке этого огромного для той эпохи города. Однако он просчитался: филистимляне быстро опознали в рыночном бродяге победителя их богатыря Голиафа и одного из самых успешных военачальников евреев. Давид едва не был растерзан толпой прямо на площади, а затем под ее улюлюканье доставлен стражей во дворец царя Гефа Анхуса, где и решил притвориться юродивым.

Библия сообщает о пребывании Давида у Анхуса предельно кратко, хотя и с целым рядом любопытных подробностей:

«И поднялся Давид, и убежал в тот же день от Шаула, и пришел к Ахишу, царю Гата. И сказали Ахишу слуги его: ведь это Давид, царь страны! Ведь ему пели в хороводах и говорили: «Поразил Шаул тысячи свои, а Давид — десятки тысяч свои!» И принял Давид слова эти в сердце своем, и весьма убоялся Ахиша, царя Гата. И притворился пред ним безумным, и неистовствовал при них, и чертил на дверях ворот, и пускал слюну по бороде своей. И сказал Ахиш рабам своим: вы же видите человека безумствующего, зачем же вы привели его ко мне? Не хватает мне безумных, чтобы он сумасбродствовал передо мною?! Разве может этот входить в мой дом? И ушел Давид оттуда…» (I Сам. 21:11–16, 22:1).

Устное предание, разумеется, наполняет этот рассказ множеством новых деталей. Давида, повествует мидраш, первыми опознали на рынке Гефа братья Голиафа, служившие телохранителями у царя Анхуса. Не решившись на самоуправство, они поспешили к царю, чтобы сообщить ему о том, что за гость к ним пожаловал, и получить разрешение расправиться с Давидом.

Но Анхус, продолжает мидраш, был человеком благородным. Да, врагом, врагом жестоким и непримиримым, но со своими понятиями о чести и порядочности, а потому заслуживающим уважения. Первым делом он поинтересовался у братьев Голиафа, вооружен ли Давид, и, получив отрицательный ответ, заявил, что в таком случае считает его убийство бесчестным.

— Но ведь это Давид! — напомнили царю его телохранители. — Тот самый Давид, который убил нашего брата Голиафа! Тот самый Давид, который убил и множество других филистимлян. Разве царю не рассказывали, что пели о нем еврейки на улицах своих городов?! Разве царь забыл его дерзкие набеги?!

— Но ведь он убил вашего брата в честном бою, после того, как Голиаф сам вызвал кого-либо из евреев на поединок. И других наших воинов он тоже убивал в честном бою. Как же мы можем сейчас казнить его безоружного?! — возразил на это Анхус.

— Если уж придерживаться такой логики, — последовал возмущенный ответ, — то давайте уж выполним и все, что обещал Голиаф победителю, и пойдем в рабы к евреям!

Наконец, после долгого спора приближенным удалось убедить Анхуса, что Давида в любом случае следует арестовать — хотя бы потому, что зять Саула, будучи одним из столпов его армии, вероятнее всего, прибыл в Геф в качестве лазутчика, чтобы лично осмотреть город и затем разработать план его захвата.

Очевидно, этот довод и в самом деле показался Анхусу убедительным, и он отдал приказ арестовать Давида и привести к нему во дворец. Давид же, поняв, что он опознан, решил разыграть из себя сумасшедшего, а точнее, того, кого в свое время обозначали русским словом «юродивый».

Увидев приближающихся к нему стражников, Давид начал передвигаться смешной, прыгающей походкой, разорвал на себе одежду и стал, пуская слюну по бороде, выкрикивать, что он — самый богатый человек в мире, что царь Анхус должен ему лично тысячу шекелей серебра, а его жена и дочь — пятьсот шекелей серебра. Когда же Давид в сопровождении стражников приблизился к воротам царского дворца, он неожиданно вырвался из их рук и, схватив лежавший на земле уголек, стал писать на воротах: «Царь должен мне 1000 шекелей серебра, а его жена и дочь — 500 шекелей серебра…»