Роберт Фалкон Скотт - Дневники полярного капитана Страница 24

Среда, 5 января.

5 часов пополудни. На каждом шагу неожиданности. В 6 часов утра мы вышли из плавучих льдов, образовавшихся в проливе в трех милях на север от мыса Ройдса, и направились к нему в полной уверенности, что край льдов повернет к западу от него. Но, к нашему удивлению, мы прошли мимо мыса, окруженные открытой водой или салом. Прошли мимо мысов Ройдса и Барни, мимо ледника на южной стороне последнего, вокруг и мимо Неприступного острова, на добрых две мили к югу от мыса Ройдса. Мы могли бы пройти и дальше, но сало как будто начинало густеть, и не оказывалось места для зимовки ближе мыса [Армитедж], на крайнем южном конце острова, милях в 12 дальше, где на небольшом носу стоял дом, построенный для команды судна «Дискавери».

Никогда не видал я льда в этом проливе в таком состоянии или берег столь свободным от снега. Эти факты, взятые вместе с необыкновенной теплотой воздуха, привели меня к заключению, что лето было необыкновенно теплое. Тут мне стало ясно, что у нас значительный выбор мест для зимовки: один из маленьких островков, берег Ледникового языка[22]. Мне прежде всего хотелось выбрать такое место, которое было бы нелегко отрезать от Барьера, и мысль моя остановилась на мысе, который мы, бывало, называли Чайковым. Он отделялся от нашей прежней стоянки двумя глубокими бухтами по обе стороны Ледникового языка, и я полагал, что эти бухты останутся замерзшими до поздней поры, и что, когда они снова замерзнут, лед на них скоро затвердеет.

Я созвал совет и отдал на обсуждение следующие предложения: зимовать на Ледниковом языке, или идти дальше к западу, до заманчивого места, лежащего к северу от мыса, прозванного нами Чайковым. Я сам был за последнее предложение, и, действительно, оно, по обсуждении, было найдено явно заслуживающим предпочтение. Итак, мы вернулись обратно, обошли Неприступный остров и на всех парах держали курс к крепкому льду у мыса. Пробив тонкий лед, окаймлявший большую твердую льдину, судно тяжело ударилось о крепкий лед бухты милях в полутора от берега.

Тут были и путь к мысу, и пристань для выгрузки. Мы поставили судно на якоря. Я, Уилсон и Эванс пошли к мысу, который я переименовал в честь последнего, нашего достойного старшего офицера. Первый же взгляд, как мы и ожидали, доказал нам идеальные места для зимовки. Каменная порода тут состоит, главным образом, из сильно обветренного вулканического конгломерата с оливином, отчего образовалось множество грубого песка.

Мы для дома выбрали место, обращенное лицом к северо-западу и защищаемое сзади многими холмами. Это место, кажется, представляет все выгоды (которые я впоследствии подробнее опишу) для зимнего пребывания, и мы решили, что мы дождались, наконец, благоприятного перелома. Самое благоприятное обстоятельство то, что можно будет, по всей вероятности, в скором времени установить сообщение с мысом Армитедж.

После стольких невзгод счастье одарило нас улыбкой; целые сутки стоял штиль при ярком солнце. Такая погода в такой местности подходит ближе к моему идеалу, чем любое испытанное мною состояние. Тепло от солнца вместе с живительным холодом воздуха дает мне невыразимое ощущение силы и здоровья, тогда как золотой свет, проливаемый на это дивное сочетание гор и льдов, создает такое великолепие, которое вполне удовлетворяет мое чувство красоты. Никакими словами не передать того впечатления, которое производит развернутая перед нашими глазами чудная панорама. Понтинг в восторге и изливает его в таких выражениях, которые у другого и о другом предмете могли бы показаться чересчур напыщенными.

Пока мы были на берегу, Кэмпбелл принимал первые меры к выгрузке припасов. Выгрузили двое моторных саней и живо распаковали. И тут нам повезло. Несмотря на всю пережитую непогоду и на всю вылитую на них морскую воду, сами сани и все принадлежности к ним вышли из ящиков такими чистыми и свежими, точно накануне были упакованы, – спасибо офицерам, закрывшим их брезентом и привязавшим их. После саней очередь дошла до лошадей. Некоторых из них нелегко было поставить в ящик, но Оутс почти всех уговорил, а нескольких матросы почти что вынесли. Хотя все исхудали и некоторые оказались донельзя истощенными, я был приятно удивлен проявленным ими оживлением; некоторые даже расшалились. Сказать не могу, как я был рад, когда все семнадцать были привязаны к воткнутым в лед кольям.

С той минуты, как они почувствовали под ногами снег, они видимо ожили, и я не сомневаюсь в том, что они быстро совсем поправятся. Что мы доставили их на место настолько благополучно, можно считать за истинное торжество. Каким для них, бедняжек, должно быть, было наслаждением впервые после столь долгого заточения покататься по снегу, и как они должны были обрадоваться возможности почесаться! Все очевидно страдали от накожного раздражения, и каково было терпеть такую пытку без этой возможности! Я замечаю, что теперь, когда они привязаны вместе, они оказывают друг другу эту услугу – самым дружеским образом грызут бока одна у другой.

Мирз рано вышел с собаками, и почти целый день заставлял их возить небольшие тяжести. Больших хлопот наделало нелепое поведение пингвинов, беспрестанно группами наскакивавших на наш лед. С той минуты, как ноги их касались его, они всеми своими замашками выражали неистовое любопытство, с полнейшим, тупоумным пренебрежением могущей грозить им опасности. Подходят переваливаясь, обычным глупым манером тычут клювом то в одну сторону, то в другую, не обращая внимания на свору собак, рычащих и рвущихся к ним, точно говорят: «Чего вы все расходились? Что за возня?» И приближаются еще на несколько шагов. Собаки рвутся, кидаются, насколько дозволяет привязь или сбруя. Пингвины нимало не смущаются, только ерошат перья на шее и сердито что-то кудахчут, точно ругают непрошеных гостей.

Все их приемы и ужимки можно бы, кажется, перевести в слова: «О, вот вы какие? Ну, не к таким попали, мы не позволим запугать нас и командовать нами». Еще один последний, роковой щаг: прыжок, сдавленный крик, красная лужица на снегу – инцидент исчерпан. Ничем не удержать этих глупых птиц. Как ни стараются наши люди их отпугнуть, в ответ получается только характерное ныряние головой и гортанное кряхтение: «Вам, дескать, какое дело? Чего суетитесь, глупые? Отстаньте!»

При виде первой пролитой крови налетают большие поморники, и начинается пир. Замечательно, что присутствие их, по-видимому, не возбуждает собак; поморники просто садятся в нескольких шагах от них и выжидают свою очередь, ругаясь и ссорясь между собой по мере того, как прибывает добыча, Такие случаи беспрестанно повторялись и сильно расстраивали собак, отвлекая их от дела. Мирз то и дело выходил из терпения.