Геннадий Прашкевич - Брэдбери Страница 24

«Чеки прибыли, я сразу сделался богачом, — позже вспоминал Рей Брэдбери. — Тысяча долларов в банке тогда — это было, как десять тысяч нынче. Мать вскрикнула. Брат фыркал. У сдержанного отца, когда он меня разглядывал за завтраком, светился в глазах какой-то непривычный огонек. Может, подумал он, все-таки из бестолкового ребенка выйдет толк?..»

Теперь Грант категорически настаивал на поездке в Мексику. Проблема транспорта решилась просто: у Гранта был старенький «форд V8».

Но целый день дышать сухой дорожной пылью? Рей не любил автомобили, он их боялся. Да еще ночевать в дешевых мотелях под чужими простынями! Рей привык к нормальной постели, к вкусным гамбургерам, к томатным супам, к домашним мясным тефтелям, к чудесным маминым клубничным пирогам! Ему двадцать пять. Он — человек традиций.

И все же в ноябре Рей погрузил тяжелую сумку и пишущую машинку в «форд» Гранта Бича. Не желая быть просто пассажиром, он взял на себя роль штурмана — находил на карте нужные остановки и повороты, высчитывал расстояния. К его удивлению, дорожные мотели оказались вполне приемлемыми. И питаться можно было без особого отвращения. Но вот друг друга друзья скоро начали раздражать. Грант часами сидел за рулем, а Рей не мог его заменить, да и штурман из него вышел некудышный. К тому же его все время мучил страшный вопрос: ну зачем они поехали в такую страну, где люди постоянно голодают? Зачем они поехали туда, где сам твой сытый вид будет вызывать у окружающих откровенную ненависть?

Больше всего пугало Рея отношение мексиканцев к смерти.

Раньше ему в голову не приходило, что к смерти можно относиться как к обыденности. А в Мексике друзья на каждом шагу видели похоронные процессии. «В Симапане, Таско, Куэрнаваке нам за каждым углом встречались похороны, — вспоминал Брэдбери. — По большей части я видел маленькие, покрытые серебристой фольгой гробики; отцы, балансируя грузом на голове, несли на погост своих любимых, только что умерших малюток. Днем еще ничего — я это кое-как переживал, но ночи были ужасны. Перед закрытыми глазами так и тянулись погребальные процессии, я ненавидел нищету, ненавидел власти, которым нет до нее дела (как прежде, так и сейчас), ненавидел детские похороны».

Глядя на мрачных удрученных людей, Рей часто не мог сдержать слез.

Это раздражало Гранта. Все, что издали, из прекрасного Лос-Анджелеса казалось милыми пустяками, в Мексике начало обретать какой-то особенный мрачный смысл. К тому же приближалось празднование мексиканского Дня смерти. Кругом искусственные яркие цветы, пышные надгробия, неподвижные страшные маски, все ужасно много пьют, мрачно смеются, мрачно танцуют. Рей не понимал, не хотел понимать суровых чудес этого странного, отталкивающего мира.

В Мехико-сити путешественники остановились в домике Анни Энтони (Anne Anthony) — близкой подруги тети Невы.

В семье Брэдбери-Мобергов личная жизнь и сексуальные пристрастия каждого никогда не обсуждались: каждому свое. О существовании Анни Энтони тоже предпочитали молчать. Она была профессиональным фотографом, работала на редакцию журнала «Национальная география» («National Geographic»); близкие отношения тети Невы с Анни начались еще в 1945 году, когда, видимо, Нева впервые проявила интерес к нетрадиционному сексу…

В особнячке на улице Лерма, 76, в Мехико, за завтраком напротив Рея Брэдбери оказался писатель Джон Стейнбек. Почему-то при нем находилась собака, большая овчарка — один глаз карий, другой голубой.

«К завтраку, — вспоминал позже Брэдбери, — Стейнбек успел уже набраться. Он жил наверху и пользовался одной ванной комнатой с Анни Энтони, державшей там свое фотографическое оборудование. “Мне известно, что вы тут затеяли, — косился Стейнбек на Анни Энтони, алкоголь давал себя знать. — Я знаю, что прошлой ночью вы забрались ко мне в спальню, сфотографировали меня с подружкой, а теперь собираетесь меня шантажировать!”».

Рей был счастлив! Он сидел за столом с настоящим писателем.

Puta chirtigada cabron! Это настоящий, всеми признанный писатель!

Это вам не на мексиканских покойников смотреть! Это не какой-нибудь там опытный pulp-поэт или pulp-труженик, а серьезный писатель, достигший настоящего успеха. При этом Стейнбеку даже не понадобилось оканчивать университет; он, конечно, в университете учился (Стэнфорд), но бросил. Жил в Нью-Йорке, перебивался там случайными заработками. Рукописи одна за другой возвращалась из редакций, но Стейнбек упорно продолжал писать. Наконец роман «Квартал Тортилья-флэт» принес ему славу…

«Кроме встречи со Стейнбеком, — вспоминал Брэдбери, — была у меня еще одна короткая захватывающая встреча. В ночь на День мертвецов я нанял долбленое каноэ до острова Ханитсио. Было туманно, и мы с Грантом кутались в шерстяные одеяла. Добравшись в каноэ до острова вместе с одной французской дамой и ее дочерью, мы провели ночь на мрачном кладбище. Там при свете тусклых свечей сидели на могилах две или три сотни мексиканских матерей и плели свои цветочные гирлянды; тут же их живые дети играли, а мужья пили, пели и играли на гитарах у кладбищенских стен. Все было очень красиво и трогательно.

За эту долгую ночь у меня завязалась дружба с упомянутой француженкой и ее дочерью. Она была замечательная собеседница, знала всё о церемонии, которую мы наблюдали, много рассказывала нам о Париже и Франции.

На рассвете мы вернулись в Пацкуаро и проспали там до полудня.

В полдень я один отправился пешком в город, чтобы купить безделушек. На одном из перекрестков рядом со мной внезапно затормозил большой лимузин. Из окошка выглянула женщина и окликнула меня. Я поспешил пожать протянутую руку

“Помните меня?” — спросила она.

“Как не помнить? — рассмеялся я. — Я целую ночь провел с вами на кладбище!”

“Ну, тогда вот вам моя карточка. Я — жена французского посла в Мексике. Будете в Париже — звоните!”

И лимузин укатил в сторону Мехико.

В тот же год я посетил ее во французском посольстве в Пасадене и с тех пор сорок шесть лет подряд отправлял ей письма на хеллоуин.

Во второй раз мы встретились с ней в сентябре 1953 года, когда с женой и детьми мы, по пути к написанию сценария “Моби Дика”, заехали в Париж. Нашей третьей дочери мы дали второе имя Франсьон как раз в честь этой самой жены французского посла в Мексике. Дружбе с ней, с чудесной мадам Мана Гарро-Домбаль, посвящена моя повесть “Канун Всех Святых”. Более чем достойная компенсация за тот мой поход по знойной пыльной дороге в Пацкуаро в начале ноября 1945 года…»

В посвящении к повести «Канун Всех Святых» («The Halloween Tree») значилось: