Федор Грачев - Записки военного врача Страница 24

Появились карманные фонарики с маленьким динамо. За характерный звук при нажатии рычажка — «жиу-жиу» — их прозвали «живу-живу!». Но как осветить госпиталь? В порту достали автол. Им наполняли консервные банки и налаживали фитиль. Получалось нечто вроде лампад. Они очень коптят. Такое «фитильное освещение», как его называют раненые, не может, конечно, нас устроить. Кухню пробовали освещать небольшими кострами из автола, которые разводят на противнях. Но от дыма и копоти не продохнуть. Слезятся глаза.

Перешли к лучине. Она горит с треском, осыпая людей искрами, отбрасывая на стены и потолок колеблющиеся причудливые тени. Жутковатое это было зрелище!

Беда рождала беду. Едва погас свет, как вышло из строя центральное отопление. Это в тридцатиградусные морозы! Казалось, наступил предел, хуже быть не может. Но это только казалось…

Чтобы немного согреть хотя бы тяжелораненых, кухня на ночь готовит кипяток. Его наливают в грелки, в бутылки и кладут раненым под одеяла.

А тут еще хочется спасти растения, которые передали госпиталю в октябре наши университетские шефы. Пальмы и кактусы собрали в одну палату шестого отделения, где стояли две большие круглые печки. Их кое-как топили. Эта «оранжерейная» палата, так ее называли раненые, самая теплая в госпитале.

Очередная утренняя конференция врачей не состоялась. Вместо этого всех начальников отделений, ординаторов, политруков и работников подсобных служб собрали на срочное совещание.

Совещание началось с того, что Луканин неожиданно спросил начальника квартирно-эксплуатационной части (КЭЧ) Сидорова:

— Сколько на здании госпиталя водосточных труб?

— Понятия не имею, — ответил начальник КЭЧ.

— Плохой ты хозяин, Ефим Сергеевич. Садись… Труб у нас — сорок четыре. Мы собрали вас для очень короткого разговора, — продолжал комиссар. — Завтра надо снимать все водосточные трубы. Они нужны для печей-времянок. Иван Алексеевич, сколько ты подобрал печников из раненых?

— Двадцать, — доложил Зыков.

— Хорошо. Время не терпит. Будем работать по сменам. Не сомневаюсь, что мы сложим печи. И как можно скорее. Максимум — пять дней…

— Это невозможно, — доказывал Сидоров. — Одного кирпича сколько надо достать! А глины, песка! Подумать только!..

— Успокойся, Ефим Сергеевич! Может быть, ты и прав. Но я хотел бы знать, что скажут нам другие специалисты? — повернулся комиссар в сторону, где сидели легкораненые.

Один из них, не торопясь, посмотрел на ладони своих рук, как бы ища в них советчика, и ответил:

— Знамо дело, это трудно — в пять дней… — И потом сказал как отрезал: — Но раз надо, сделаем, товарищ комиссар!

— Спасибо вам!

Утром стены госпиталя были облеплены люльками.

— Давай! — кричит старший хирург госпиталя Шафер, сидя в люльке.

Его люльку подтягивают на веревке. Поднявшись до карниза, хирург начинает по частям снимать водосточную трубу, звенящую от мороза.

А рядом покачиваются в люльках на лютом морозе хирург Муратов, политрук Богданов, художник Сулимо-Самуйло, дворник Семеныч и другие «кровельщики».

— Федор Георгиевич, почему меня не пускают снимать трубы? — огорченно вздыхает стоящая внизу Горохова. — Какой же я начальник отделения, если мои люди работают, а я…

— Нельзя, Валентина Николаевна, — втолковывает ей Луканин. — Работа тяжелая. Ваши руки нужны для операций.

— А Муратов? А Шафер?

— Они мужчины.

В те же часы к госпиталю подходили машины, груженные кирпичом, который медицинские сестры и санитарки добывали из разрушенных зданий.

За два дня все водосточные трубы были сняты, но стационар госпиталя пополнился тремя обмороженными.

Двадцать печников из выздоравливающих раненых приступили к делу. Отогревая дыханием руки, они старательно колдовали над составом глины, аккуратно укладывали кирпичи. Волновались, торопились: им ведь предстояло вдохнуть тепло в госпиталь.

За три дня в палатах установили девяносто шесть добротных печей. Водосточные трубы пошли на дымоходы. Они были выведены в форточки окоп.

Вечерами, в часы досуга, вокруг этих печей собираются легкораненые, врачи, медицинские сестры, санитарки. Здесь проводятся политинформации, читки газет, люди обсуждают положение на фронтах, делятся своими раздумьями. Говорили и о любви, о семьях, о давно прочитанных книгах, о довоенных фильмах, о войне… В это тяжелое время весь наш коллектив, все мы — врачи, медицинские сестры и раненые — были как одна семья, сплоченная всеобщим уважением и доверием.

В декабре контуженный батальонный комиссар Кузнецов написал в госпитальную газету «За Родину»:

«Такое постоянное общение и единение с вами, дорогие товарищи, морально поддерживает нас. А успешное лечение зависит не только от врача, но и от душевного состояния больного».

У огонька печурок раненые вслух читали долгожданные весточки от семей с Большой земли. И в каждом — стремление оградить раненого от невзгод семьи в эвакуации. Об этом, как правило, ни слова.

Вспоминается одно письмо, полученное весной сорок второго года раненым связистом Николаем Поповым. «…Что касается Андрея, то управы на него нету, — громко читал он в отблеске огня из раскрытой печки. — Уж такой характер — весь в тебя. Недавно явился из садика с синяком под глазом и шишкой на лбу. Оказывается, дрался с „фашистами“».

В письмо был вложен любительский снимок шестилетнего «активного бойца». Мальчик был в военной форме, сшитой по росту: шинель, фуражка, погоны, петлицы.

Фотография ходила по рукам раненых. Каждый держал снимок бережно, как малую птаху. Смотрел, вертел, давая оценку.

— Да, молодец! Эх, обнять бы такого!..

— Братцы! Очень похож на моего Петьку!

— Без отцов растут… Что поделаешь — война!

А на обороте фотографии — три надписи:

«Папа, убивай немцев! Андрюша».

«Товарищ цензор! Эти каракульки нацарапали вместе с сыном. Если карточка выпадет из конверта, отправьте, пожалуйста, ее по адресу: Пятигорск, Теплосерная ул., д. 36, кв. 4. Е. Л. Поповой. Буду очень благодарна».

Просьба была понятна. В ней завуалированное беспокойство матери: не изымут ли эту фотографию.

И сбоку надписи краткий ответ: «У нас ничего не выпадает». Чуть выше — штамп: «Просмотрено военной цензурой. Ленинград. 160».

Много с тех пор утекло воды. Но время сохранило фотокопию с этого снимка.

Госпиталь продолжает работать в напряженной обстановке осажденного города. Бедам, кажется, не будет конца.

Госпитальные запасы топлива тают с каждым днем, дрова для печей выдают предельно скупо. Ходячие раненые спят в шапках, поверх одеял — шинели.