Сергей Черняховский - Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012) Страница 24

Но докторская открыла путь. В Высшей школе он уже не остался и сначала ушел в Институт всеобщей истории, в отдел культуры зарубежных стран, а в 1983 году получил назначение в руководство журнала «Коммунист»: стал редактором отдела истории и членом редколлегии.

Вот это уже и было «почти все». И в плане обеспечения. И в плане власти — хотя и в научном мире. От имени партии он решал, что именем партии по вопросам истории публиковать, а что не публиковать. Что считать правильным, а что считать неправильным. Он мог иметь все — в материальном плане. И многое — в плане влияния. От него, так или иначе, зависели все историки — от аспиранта до декана истфака и директора академического НИИ. Вершина идеологической власти была совсем рядом. И всего пятьдесят лет — для того времени в политике молодость. Впереди — ЦК. Академия наук. Возможно — секретариат ЦК. Он знал правила этой жизни и их соблюдал. Значит, были все основания рассчитывать на успех.

Но началась «перестройка». И один из новых главных редакторов журнала, по слухам из информированных источников, принимая назначение, сказал: «Только, знаете… Одно условие. Уберите этого…» последнее слово не было непечатным. Но — близким к этому.

Кривая карьеры опять надломилась. И это было обидно. Но за согласие на увольнение ему обещали что угодно — что попросит. Кроме прямого повышения. Лишь бы ушел из журнала.

И как раз тогда в Московском государственном историко-архивном институте на пенсию ушел ректор. А стоявший в резерве на его замещение проректор почти написал, но не успел еще защитить докторскую диссертацию.

Обиженный бывший редактор журнала «Коммунист» пришел в горком партии и попросил назначение. Желательно, именно в Историко-архивный институт — и стал ректором.

Осмотрелся. И не откладывая, стал убирать всех, кто к тому моменту обладал авторитетом в институте. Начались чистки. Чуть ли не в первый год заменил почти всех деканов. Не пенсионных седых старцев — подчас не достигших пятидесятилетия докторов наук: не нужны были те, кто мог начать спорить. Кто был значим и популярен. Кто просто был профессионален в управлении. Это была первая чистка. Еще не по политическим мотивам: по мотивам опасения в возможном даже не соперничестве — просто самостоятельности. Потом этих чисток за двадцать лет было много. После замены деканов и проректоров — избавлялись от тех, кто увидел, какой на деле профессионально-организационный уровень «видного историка и организатора». Потом тех, кто не согласился с его постоянными скандалами на исторические темы. Потом тех, кто стал выступать против разрушения страны. Потом тех, кто просто позволял себе сказать, что наряду с прочими нужно все же изучать и позиции Маркса и Ленина. Потом тех, кто позволял себе что-то позитивное говорить об истории страны. Всех, правда, устранить не удавалось: почему-то оказалось, что в институте (потом — университете) ученых больше, чем карьеристов и ненавистников собственной Родины.

Но чистили. И выявляли. Вскоре после прихода нового ректора у него появился и первый новый проректор. Который очень быстро стал Первым проректором. Замечательная женщина. Блестящий лектор. Любимица студентов. Которые ей доверяли. И почему-то теперь она и он всегда быстро узнавали, что с их точки зрения нелояльного и крамольного сказал тот или иной преподаватель. Иногда — через полчаса после того, как слова были произнесены. Иногда — через три дня.

Но тогда, в начале, шел 1987 год. Яковлев и его клиентура начинали погром в истории и ценностях общества. Бывший глава пионеров страны решил стать первым в новой кампании. Исполненный солидности и достоинства он поднимался на трибуну. Выдерживал паузу — и говорил. По общей схеме: 1. пауза; 2. обязательные слова наподобие «Скажем прямо…»; — 3. пауза, все замирают, прислушиваясь; — 4. «все кругом… фекалии (тоталитаризм, сталинизм, азиатчина, брежневизм, застой, мерзость и т. д.)»; — 4. публика в восторге выдыхает: «Какова смелость! Новатор… Прораб перестройки… Ледокол, расчищающий путь «новому мышлению»…

«Вчера я был в театре… Я вышел на улицу после спектакля. Я ужаснулся… На улице стояли (пауза) танки… (был канун 7 ноября, шла подготовка к военному параду). До чего мы дошли в нашем падении… На улицах Москвы — танки…» (1987 год)

«Скажем прямо… как мы виноваты перед подрастающим поколением, что даже величественная и светлая идея обновления социализма не вызывает у них интереса» (1988 год).

«Скажем прямо… мы избрали сталинско-брежневский Верховный Совет, перед нами — агрессивно-послушное большинство» (1989 год).

Он же по исходной «научной специализации» был «разоблачитель». Он ничего другого и не умел. Он всегда что-нибудь разоблачал. Когда-то реакционную буржуазную историографию… Потом — «сталинизм». Потом — «отвратительный «тоталитаризм». Когда обществу надоедало — он начинал разоблачать то, что вчера хвалил.

Последнее его разоблачение — разоблачение «системного либерализма» — как «прислужника проклятого путинизма». Он обвинил «Ходорковские чтения» и созданную Ходорковским «Либеральную миссию» в коллаборационизме, «обслуживании режима единовластия» и «апологетике путинской власти».

Отдельная история, как он начинал свою политическую карьеру. Весной 1988 года на трибуну проводимого на тот момент два раза в год общеинститутского партийного собрания, посвященного совершенствованию учебного процесса, поднялся один из его клиентов и заявил:

«Что мы тут всякой ерундой занимаемся! Все об учебе да об учебе! А давайте выдвинем на предстоящую Всесоюзную партконференцию нашего дорогого и горячо любимого ректора…». Сказал — и сказал. 1988 год — мало ли что кто с трибун говорил. Собрание спокойно осуждало плановые вопросы. Клиент не успокоился, при принятии решения он встал и потребовал: «Я же внес предложение! А давайте голосовать…». Сказать: «Вопрос не внесен в повестку дня и мы не проводили по нему прений» — ведущему не хватило опыта. Да и ректор сидел в президиуме рядом с ним. И присутствующим предложили голосовать. Примерно половина зала в шахматном порядке подняла руки. Считать не стали, но спросили, кто против, — а ректор и проректора внимательно взглянули в зал: поднялось две руки. Сочли, что если при регистрации было 270 человек, а два проголосовали против, то 268 — однозначно «за».

Райком партии, правда, кандидатуру выдвигать для утверждения на Пленуме горкома отказался. Но соратники в «Огоньке», «Московских новостях», самом институте — начали позже ставшую привычной истеричную кампанию, возмущаясь «нарушением ленинских норм партийной жизни». В институт приходил народ на разрекламированные открытые лекции — их снимали на камеры и объявляли, что они собрались в поддержку выдвижения ректора делегатом партконференции… И на Пленуме горкома отказывавшемся голосовать за его кандидатуру, тогдашний генсек сказал: «Да ладно… пусть и он будет…».