Жорж Садуль - Жизнь Чарли Страница 24

Париж снова пленяет Чаплина. Он проводит целую ночь без сна, гуляя по улицам.

«Какой город! — восклицает Чаплин. — Какая сила сделала его тем, что он есть? Кто мог создать эту страну вечного веселья? Этот лучший из городов — последнее слово наслаждения… И все-таки я чувствую, что-то случилось с ним, что-то такое, что французы стараются скрыть от меня под необычным оживлением, смехом и песнями..

…Мы идем по бульвару. Близится рассвет. Меня узнают прохожие и следуют за мной. На ступеньках церкви спит старуха нищая. Но она не кажется мне усталой и измученной. По лицу ее даже скользит тень улыбки… Это олицетворение Парижа, скрывающего свое горе за улыбкой…»

В Лондоне Чаплин был у себя дома; он знал, где находится Кеннингтон, Лэмбет, Лаймхауз и Уайт-чепл, знал, где можно увидеть рабочих и безработных. А здесь в ответ на просьбу показать ему настоящий Париж, его новые друзья — боксер Карпантье, карикатурист Ками, шумливая политическая деятельница леди Астор — ведут его на Монмартр.

Улица Бланш, улица Пигаль, такие тихие и провинциальные во времена перемирия, превратились в какой-то огромный ночной притон; сутенеры-корсиканцы и проститутки постоянно торчат в угловых бистро; женщины причесываются а ля Жанна д'Арк и носят короткие мешкообразные платья с едва обозначенной низкой талией. На этих улицах наслаждений старые и новые богачи выставляют напоказ свою крикливую роскошь. На смену махинациям с военными поставками пришли аферы восстановительного периода. Аристид Бриан возглавляет министерство, где заседают Лушер, прозванный «позолоченным», и Клотц (впоследствии осужденный за мошенничество), неизменно заявляющий ультрареакционной палате: «Боши заплатят».

Что ж! Раз будущее так надежно обеспечено, а революционное движение послевоенных лет колеблется и отступает, дельцы вправе предаваться повальному увлечению джаз-бандом, отплясывая уанстеп, тустеп, фокстрот, шимми, чарльстон. Оркестры — черные и белые — без устали играют модные песенки: «Пеликан», «Не хочешь платить налоги — прячь рояль», «Все они остригли косы». Глупая, навязчивая песенка, кажется, специально посвящена маленькому человеку: «Вот заиграл на саксофоне Шарло в кафе ночном, и дамы светские и бонны — все грезят лишь о нем».

Улица Пигаль заполнена народом: «художники в диковинных костюмах, длинноволосые поэты, мальчишки-газетчики, продавщицы цветов, американские туристы, парижские гамены, проститутки». И снова Париж представляется английскому актеру какой-то восточной столицей или даже столицей тропиков. Но радужный обман рассеивается. За Парижем прожигателей жизни и туристов ему открывается душа Парижа 1921 года.

«Я вдруг понимаю: у столицы до предела натянуты нервы. Париж еще не стряхнул с себя кровавое оцепенение военных лет. Когда же придет избавление? И как — легко или бурно?..»

Несколько дней спустя он садится в берлинский экспресс — ему хочется сопоставить обе столицы. Встречные поезда везут на родину оккупационные войска Прирейиской области. Бельгийцы, американцы, англичане, французы — все узнают его и приветствуют.

В Берлине его встречает всеобщее равнодушие… Еще ни один из фильмов Чарли не демонстрировался на экранах Германии. Актера не хотят впускать в отель «Адлон» на Уитер-ден-Линден. Но его узнают музыканты американского джаз-банда. Представители голливудских компаний в Германии устраивают ему еще один обход ночных кафе… В стиле этих кабаре Чаплин узнает экспрессионистскую раздробленность знаменитого фильма «Кабинет доктора Кали-гари».

«Сводчатый потолок с резко смещенными плоскостями и углами отражается в огромной хрустальной звезде, которая, кажется, упала с неба и вот-вот взорвется. Это производит фантастическое, почти жуткое впечатление. Зал для танцев в нижнем этаже также асимметричен и раздроблен. Кажется, что во время разразившейся катастрофы все было внезапно сковано морозом… И эта обстановка, очевидно, по душе берлинским прожигателям жизни… А там, за дверью, темные и унылые улицы Берлина еще так живо напоминают о войне и поражении…»

Известны ли этому чуткому маленькому человеку недавние и сегодняшние драмы Берлина? Еще вчера отель «Адлон» служил штаб-квартирой юнкерам, этим феодалам, потопившим в крови спартаковскую революцию с помощью шупо — зловещей полиции социал-демократа Носке — и пулеметов Клемансо.

Быть может, из того кабинета отеля «Адлон», который услужливый фон Виганд предоставил в распоряжение Чаплина, был отдан по телефону приказ покончить выстрелом в затылок с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург. На стенах домов Унтерден-Линден начертана мелом свастика — знак, выбранный Адольфом Гитлером, который выступает с большим шумом в пивных залах Мюнхена и носит усики а ля Чаплин.

Интуиция Чаплина подсказывает ему слова, полные глубокого смысла: «Великий народ, сбитый с правильного пути неизвестно кем, неизвестно для чего».

Чаплин устал от ночных кафе, он просит показать ему берлинские трущобы. В ответ на это немецкий журналист только усмехается: все они одинаковы, эти туристы. В Берлине давно уже нет таких мест, как Уайтчепл или Лэмбет. Они были когда-то, до 1900 года, а потом правительство кайзера и социал-демократы их уничтожили.

«Ну что ж, мне кажется, это большое культурное достижение», — вежливо отвечает мистер Чарльз Чаплин. Но сомневаясь в правдивости рассказанного, он отправляется исследовать трущобы Веддинга и Моабита. По пути гиды стараются запугать Чаплина тем, что берлинские уголовники подстерегают его, что они убьют его, и чуть не насильно уводят артиста на залитую светом Курфюрстендамм. Но им не удается помешать ему многое подметить, многое увидеть и там.

«В самом центре города, — отмечает он, — мы встречаем множество калек с мрачными, горестными лицами. Их вид свидетельствует, что они дорого заплатили за что-то и ничего не получили взамен. Безногий солдат в полинявшей военной форме просит милостыню».

Еще не утихла гроза революции и народного гнева.

Чаплин задерживается в Берлине. Газетчики не оставляют этого без внимания. Они уверяют, что его пленили великолепные темные глаза, сверкающие зубы, черные как смоль волосы и золотистый тон кожи лучшей кинозвезды Германии — польки Полы Негри. Газеты объявляют об их предстоящем обручении.

Но нет, Чаплин возвращается в Париж. Огромная толпа поджидает его на Северном вокзале. А 6 декабря на площади у дворца Трокадеро[31] происходит своеобразный мятеж. В огромном полуразрушенном театре идет просмотр нового фильма Чаплина «Малыш» в пользу франко-американского благотворительного общества.