Братья и сестры Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 24

Впрочем, весьма скоро подобные слухи дошли до Луи. Они нашли благодатную почву для его болезненного воображения. Вернулся он с Пиренеев еще до того, как ребенок родился. Роды произошли внезапно в ночь на 10 октября 1803 года. И когда престарелая нянюшка воскликнула: «Вот он, наш преемник!» — Луи бросил на нее сердитый взгляд и велел попридержать язык. Его настроение не улучшилось и при попытках Гортензии позабавить его еще до рождения ребенка. Посмеиваясь, она сообщила ему, что, если ребенок родится в предсказанный день — 1 октября, он появится на свет на три дня ранее девяти месяцев, считая с момента их свадьбы в январе. Из всех близких Гортензии следовало бы лучше других знать, понравится ли Луи такого рода шутливое замечание, но стала бы она делать его, если бы Наполеону действительно удалось соблазнить ее? И как обычно, все закончилось ее слезами, а Луи отправился получать отповедь своего брата, что он грубый парень и не заслуживает такой жены.

Через несколько дней после рождения Наполеона Шарля первый консул предложил его родителям усыновить ребенка, но ни отец, ни мать не восприняли это положительно, и в конце концов Наполеон пошел на компромисс, заручившись принятием закона, который уполномочивал его осуществлять полный контроль над будущим ребенка, когда тот достигнет возраста восемнадцати лет. Затем он и Жозефина занялись исправлением положения в семье новорожденного, и молодую пару отправили в Компьень, где был расквартирован полк Луи. Но ссоры продолжались, слезы следовали за претензиями и замечаниями со стороны Луи, и Гортензия попыталась забыть свое личное горе в вихре светских развлечений. Она считалась одной из лучших бальных танцовщиц Парижа, и на балах придворные вскакивали на стулья, чтобы наблюдать за ее движениями. Однажды вечером какой-то молодой офицер, заняв такое положение, столь увлекся танцем, что начал аплодировать, но немедленно получил выговор за плохие манеры. На следующий день в сопровождении своей матери он явился к Гортензии, чтобы принести извинения. Извинения были приняты, и он стал посещать последующие вечеринки. Звали его Огюст де Флаот, и были все основания полагать, что он являлся внебрачным сыном Талейрана. И сам он, и его официальные родители числились в списках ссыльных, но Жозефина, всегда готовая помочь кому бы то ни было, находящемуся в беде, убедила Наполеона позволить им вернуться домой. Вскоре де Флаот стал частым гостем в доме Гортензии, а затем его визиты без всяких объяснений прекратились. Луи дал ему понять, что они не будут более приветствоваться, и на этот раз его подозрения были вполне обоснованы. Запрет, однако, последовал слишком поздно. Еще до рождения своего второго ребенка Гортензия была серьезна влюблена в молодого офицера.

Единственный период, когда от Луи можно было ожидать каких-то проявлений нежности в отношении жены, наступал при ожидании ребенка. Но даже тогда его хорошее настроение продолжалось не долго, и вскоре он уже терзал себя новыми сомнениями и воображаемыми атаками на его достоинство. Слухи касательно отцовства его старшего сына продолжали мучить его, и вскоре после рождения второго ребенка (появившегося на свет почти через год после первого) он поведал жене, что самое его заветное желание заключается в том, чтобы ребенок походил на него. Иногда его подозрения повергали Гортензию в бешенство, например когда он день и ночь скрывался от нее во время ее болезни молочной лихорадкой. Но очевидно, Луи так никогда и не обнаружил, что привязанность его жены теперь целиком распространялась на Флаота, что любовники были в переписке, причем Флаот писал письма за подписью своей сестры, и что иногда они встречались в Булонском лесу. Но Луи продолжали мучить сомнения в отцовстве его первого ребенка, и ему был глубоко ненавистен эдикт о том, что всем внукам Буонапарте должно было присваиваться имя Наполеон.

Оба ребенка Луи были официально признаны наследниками престола, и каждое проявление расположения его брата к Гортензии Луи воспринимал с раздражением и озлоблением. Но все же дело не доходило до открытой размолвки между братьями, подобной разрыву между Наполеоном и Люсьеном, и весьма сомнительно, что Луи действительно доверял скандальным слухам, которые продолжали ходить. Его отношение к своей жене, теще и своему брату проистекало из чувства личной несостоятельности и его положения какого-то чужака, которое он занимал между двумя конфронтующими семьями. Если бы он обладал мужеством Люсьена, он никогда бы не позволил себе быть втянутым в такой брак. А если бы он был таким же ветреным, как Полина, или расчетливым, как Каролина, то смог бы извлечь немалые преимущества из своего положения. Но будучи всего лишь Луи, он просто дрейфовал — унылый, раздражительный, нерешительный, выискивая неприятности и находя их, — жертва болезни и предательств. Немногие могли бы проводить свое время столь жалким образом, как это делал Луи в те недели, которые вели к наиболее выдающимся событиям, свидетелем которых стал Париж.

Намечалось, что коронация должна была состояться 2 декабря 1804 года, и по этому случаю его святейшество Папа прибыл из Рима. Восторженные толпы стояли на отчаянном холоде, чтобы посмотреть на проезд императорской кавалькады из Тюильри в собор Парижской Богоматери. И свидетель, который вспоминал великолепие поездок Марии Антуанетты в дни, предшествовавшие революции, не стал бы колебаться, заявляя, что Наполеон намного превзошел Бурбонов в организации публичных зрелищ.

Верный своему обещанию, Наполеон отвел наиболее высокое положение своей жене, и ее грация и достоинства в этом случае предоставили ему всяческие преимущества. В возрасте сорока одного года Жозефина выглядела, по свидетельству мадам Жюно, не более чем на двадцать пять. Ее платье из белого атласа, отороченное серебром и золотом, было перехвачено в талии поясом, украшенным драгоценными камнями, а на голове была тиара с жемчугом и бриллиантами. Бриллианты сверкали у нее в ушах и на шее, ими же был обшит узкий корсаж. Вслед за ней, поддерживая шлейф из белого бархата, окаймленный золотом и серебром, двигались четыре торжественно одетые женщины, и Жозефину можно было извинить за то, что она приостановилась во время своего статного продвижения к главному алтарю, чтобы бросить благодарный взгляд через плечо. Шлейф ее несли жена Жозефа Жюли, собственная дочь Гортензия и ее две наиболее опасные золовки — Элиза и Каролина Бонапарт.

Присутствие Элизы и Каролины в качестве носительниц шлейфа ознаменовало собой еще одну небольшую