Александр Гусев - Гневное небо Испании Страница 24

Если сказать, что было обидно до слез, то это будет точно. Ведь именно в последний момент у меня была реальнейшая возможность прикончить самолет-разведчик. Если франкисты и не знали о готовящемся наступлении, то достаточно будет привезенных экипажем снимков, чтобы в штабе противника насторожились, приняли необходимые меры для проверки и перепроверки данных, убедились в том, что наступление республиканцев вот-вот начнется.

Злость разбирает меня. Вчетвером не смогли сбить один самолет! Летчики-истребители, называется! Просятся на ответственные задания! Черт бы нас побрал с торопливостью, нервозностью! Барышни кисейные, а не истребители!

Как же я Евгению Саввичу стану докладывать?

Эта мысль совсем доконала меня.

После посадки я направился на КП. Докладывать Птухину. По пути на КП сообразил, что Кригин, всегда такой внимательный, не спросил меня о том, чем же закончился бой. Подумал об этом и только рукой махнул. А что, собственно, было спрашивать? Ведь по мне было видно — упустили разведчика!

Я чуть замедлил шаг. Хотелось хоть на несколько секунд оттянуть неизбежный и неприятный разговор. Подошел Панфилов, хотел доложить по форме о возвращении с задания, но я отмахнулся.

Подойдя к телефону, присел, стянул с головы шлем, пригладил потные волосы. На душе кошки скребли. Руку протягивал к трубке точно свинцовую, а сама трубка будто двухпудовая гиря.

Услышав по телефону голос Птухина, я вместо четкого доклада пытаюсь описать перипетии боя. Это получается невольно. Но Евгений Саввич перебивает меня.

— Товарищ Гусев! — слышу строгий официальный голос. — Доложите суть. Уничтожили вы разведчика или нет? Не разводите турусы на колесах.

— Нет. Разведчика мы не сбили…

Слышу, как Птухин вздыхает с досады. А потом отчитал меня, да так, как умел делать только он. И поделом. Я только потел да краснел. Заканчивая разговор, Птухин с горечью сказал:

— Хотел вас за боевую готовность и бдительность, за своевременное обнаружение разведчика поставить в пример другим, которые проморгали самолет врага… А выходит — не за что… Ну ладно. Идите, занимайтесь делами. Но все сказанное учтите!

И Птухин положил трубку.

Вытерев пот со лба, проступивший то ли от начинающейся жары, то ли от нагоняя, я увидел шедшего к КП инженера по вооружению Луиса.

— Товарищ комэск, разрешите доложить, — сказал Луис.

От волнения и горечи, от обиды и злости на самого себя сдавило горло, и, откашлявшись, я кивнул:

— Слушаю вас.

— Товарищ комэск, на всех четырех самолетах почти полностью израсходован боевой комплект.

— Вы свободны, — ответил я.

Только этого не хватало. Хороши истребители! За несколько атак, за несколько минут выпустить почти весь боекомплект! Настроение испортилось вконец. Ведь и об этом следует сказать на разборе. Подумалось, что прав Птухин: только с «черновой» задачи по прикрытию нам и нужно начинать боевую работу.

Походив вокруг стола на КП, решаю: после обеда собрать летный состав и тщательно разобрать наш неудачный бой. Это просто необходимо сделать. В конце концов, отрицательный опыт — тоже учеба, горькая, ранящая самолюбие, но очень, очень нужная.

Сначала собираемся мы, четыре участника неудачной схватки. Анализируем свои действия, промахи, определяем свое отношение к ним. Находим, пусть хоть после драки, верный путь, правильный вариант.

Действовали мы в общем правильно. Не позволили разведчику безнаказанно уйти за линию фронта. Атаковали, как положено, — одновременно, с близкого расстояния.

Наиболее вероятная причина нашей неудачи — самоуверенность. Зная, что нас четверо, сила на нашей стороне, мы — не сознательно, конечно, — решили, будто сбить один вражеский самолет не составит особого труда. Так, хотелось нам того или нет, мы допустили халатность. Но когда после двух атак мы увидели, что нам попался «твердый орешек», когда и после третьей атаки пилот противника сумел сбить пламя с мотора, а до облачности оставалось совсем немного, мы допустили поспешность.

А спешка никогда не способствует успеху.

Бой показал, что сбить двухмоторный самолет да при опытном пилоте — не простое дело. Теоретически считалось: для уничтожения самолета противника надо на один мотор вражеской машины иметь один истребитель. Нам было достаточно двух истребителей. А мы действовали четырьмя и все же не сбили. Значит, допустили серьезные промашки.

В рассуждениях прошло часа два.

Неожиданно меня вызвали к телефону. Чувствую, что ничего хорошего мне не скажут. Медленно иду на КП. Очень удивляюсь необычному обращению ко мне Е. С. Птухина:

— Александр Иванович! Разведчика-то вы все же сбили.

— Сбили? — я неподдельно удивился, сел на стул.

— Полчаса назад звонили с передового поста ВНОС. Доложили, что в расположении республиканских войск юго-восточнее Бельчите упал самолет-разведчик противника. Экипаж погиб. А перед падением слышали стрельбу в воздухе над собой. Но самого боя не видели — облака скрывали.

— Значит, все-таки сбили…

— Сбили, сбили, товарищ комэск! Поздравляю! От души поздравляю, Александр Иванович. Ну, а что сказал тебе раньше — беру обратно, — чувствовалось, что настроение у Евгения Саввича хорошее. Помолчав, он добавил:

— А вообще-то один самолет-разведчик надо сбивать чисто. Особенно если вас четверо. И так сказать, на глазах всего личного состава…

— Так точно!

— Командующий ВВС генерал Сиснерос поздравляет летчиков, участников воздушного боя, и объявляет им благодарность. Я полностью присоединяюсь к мнению командующего и благодарю от себя.

Я что-то отвечал Птухину. Право, не помню. Вроде бы тоже благодарил. А потом, стараясь сдерживать шаг, направился к ребятам. Услышав громкий разговор на КП, они притихли. Меня встретили стоя. Урезонивая себя, чтобы не закричать от радости, чего доброго, сообщаю приятную весть. Не скрываю слов Птухина о том, что разведчика, если еще придется, надо сбивать «чисто… на глазах… личного состава». И не отменил разбора боя.

Теперь стало яснее, как надо вести разговор. И он состоялся.

Мы вели разговор о немаловажных обстоятельствах, которые предъявляет пилоту фронтовая обстановка. Наши летчики, приехавшие в Испанию, конечно, были отличниками боевой подготовки. Мы хорошо знали пилотаж, метко стреляли по воздушным целям. Считались мастерами ведения боя. Верно и то, что досталось нам это не легко. Казалось бы, чего проще: «тяжело в учении, легко в бою». Стали добровольцами, попали на фронт — и применяй свое умение. Однако дело обстояло не совсем так.

Фронтовая обстановка ставит перед летчиком, да и перед любым бойцом, новые, порой совершенно неожиданные вводные. Прежде всего речь идет о тактике. В учебных боях мы «сражаемся» с товарищами. Наши «противники» и мы ведем «бой» по единой тактической схеме. Это неизбежно. Во фронтовой обстановке мы сталкиваемся с иной тактической схемой. Ее надо разгадать, найти контрприем, навязать свою тактику врагу. Например, ведение боя на вертикалях. Мы изучили теорию, на практической учебе в гарнизоне вроде бы неплохо овладели этим приемом. Но фронт, боевая обстановка предъявили более жесткие требования. И даже после усиленного тренажа с Николаем Ивановым нельзя было ручаться, что в настоящем воздушном бою мы застрахованы от неожиданности. Нам может попасться вражеский летчик, владеющий искусством боя на вертикалях. А в самой схватке будет уже поздно исправлять собственные ошибки. За них придется расплачиваться кровью, а то и самой жизнью.