Питер Акройд - Исаак Ньютон. Биография Страница 24

Глава одиннадцатая

Преклонение

Впрочем, некое чувство, что-то вроде привязанности, в его душе все же однажды возникло – к одному молодому человеку, с которым он познакомился во время первого своего года в Лондоне. Николас Фатио де Дьюлле, предприимчивый и пылкий юноша швейцарского происхождения, впервые встретился с Ньютоном на собрании Королевского научного общества, когда ему было двадцать пять лет. В столь раннем возрасте он уже страстно любил математику и астрономию. Ньютона совершенно очаровали его ум и сметливость. Юноша произвел на него настолько сильное впечатление, что осенью того же года Ньютон даже написал ему: «Я… был бы чрезвычайно рад поселиться вместе с вами. Я привезу с собой все свои книги и ваши письма». Кроме того, в письме к Фатио он порицал Роберта Бойля, которого обвинял в излишнем честолюбии. «По моему убеждению, – писал Ньютон, – он слишком откровенен и чересчур жаждет славы». Это редкий случай столь откровенной прямоты в ньютоновской переписке, и можно предположить, что он относился к швейцарскому математику с большим доверием и приязнью.

В свою очередь, Фатио, судя по всему, относился к новому другу как к герою и полубожеству, с которым ему выпала честь общаться. Кроме того, он решился предложить ему кое-какую практическую помощь и воспользовался своей дружбой с Джоном Локком, дабы подкрепить свою позицию. «Я и в самом деле виделся с м-ром Локком, – писал он Ньютону, – и… выразил искреннее желание, чтобы он замолвил за вас слово перед милордом Монмутом» по вопросу назначения на некий политический пост. Деятельный юноша завязал также дружбу с Гюйгенсом и написал Ньютону, предлагая прислать экземпляр недавно опубликованного труда физика – Traite de la Lumiere.[39] «Поскольку он написан по-французски, – заботливо добавлял он, – вы, возможно, предпочтете ознакомиться с ним вместе со мной».

У Фатио имелись собственные теории о физической природе гравитации, и он – впрочем, не предоставляя особых подтверждений, – уверял, что Ньютон с ним соглашался. Едва ли так было на самом деле; один математик позже вспоминал, как «м-р Ньютон и м-р Галлей потешались над объяснением гравитации, которое предлагал м-р Фатио». Молодой человек заявлял также: «Никто так хорошо и глубоко не понимает основную часть [ «Начал»], как я» – и всерьез подумывал добавить к книге кое-какой материал, изложенный более доступным слогом. Его тщеславие и браваду кто-нибудь мог даже счесть обаятельными. Сам Ньютон явно находил юношу достаточно милым для того, чтобы поддерживать с ним дружеские отношения, а после того, как Фатио надолго уехал из Англии, Ньютон осенью 1690 года написал Джону Локку, интересуясь, нет ли от него вестей. Фатио вернулся на следующий год и, похоже, встречался с Ньютоном и в Лондоне, и в Кембридже. Когда Ньютон показал ему некоторые из своих математических расчетов, Фатио, по его собственным словам, «тотчас похолодел и замер», ощутив гениальность их автора.

В том самом письме к Локку, где Ньютон спрашивал о Фатио, он поднимал также вопрос о своей политической карьере в Лондоне. Его интересовал пост смотрителя Монетного двора – организации, контролировавшей чеканку монет по всей стране. Но до поры до времени ему не удавалось добиться успеха. Позже Локк рекомендовал его на вакантный пост директора лондонского Чартерхауса, дома для престарелых и школы, где обитали восемьдесят бедняков и сорок учеников, обучавшихся на благотворительной основе. Однако Ньютон счел, что это место его недостойно: «Оно дает всего 200 фунтов per an,[40] не считая разъездных (а ездить я никуда не намерен) и оплаты жилья». Он искал более почтенное и лучше оплачиваемое занятие, при этом добавлял: «Вечное нахождение в лондонской атмосфере и официальность жизни – вещи, не приносящие мне особого удовольствия», – но эту оговорку не следует принимать всерьез. Однажды войдя в политические и общественные сферы, он, по-видимому, жаждал туда вернуться. Возможно, ему и не нравился лондонский воздух, но зато явно пришлась по душе атмосфера власти и выгоды. Очевидно, ему было тесно в кембриджских покоях, ему казалось, что им пренебрегают. Странно: он не осознавал, что благодаря своей теории всемирного тяготения совершил уже достаточно, что его знания сделали его самым выдающимся ученым (или натурфилософом) в мире. Нет, ему хотелось большего.

Кроме того, тогда он уже, возможно, чувствовал, что для него период оригинальных мыслей и скрупулезных расчетов подходит к концу. Ему было под пятьдесят, расцвет его математического гения был позади, а впереди маячило мрачное и одинокое существование в кембриджском колледже. Ньютон по-прежнему активно занимался алхимическими опытами и толкованием Писания, однако вполне очевидно, что ему хотелось вырваться на простор, пока еще оставалась такая возможность. Он желал добиться успеха в какой-то иной сфере деятельности. И в конце концов Ньютон доказал, что он это может.

Весной 1692 года Ричард Бентли, молодой богослов, прочел в церкви Святого Мартина в Полях[41] цикл проповедей, который назвал «Опровержение атеизма». В ходе этих выступлений он использовал недавние открытия Ньютона, изложенные в Principia Mathematica, как подтверждение Божественного провидения, действующего во Вселенной. Прежде чем передать свою работу в печать, он написал Ньютону, чтобы уточнить некоторые вопросы. В ответ Ньютон прислал твердое заверение: «Когда я писал свой трактат о системе мироздания, я размышлял о подобных же принципах, которые могли бы применяться для укрепления веры в Божество, а посему мне весьма отрадно обнаружить, что мои труды оказались полезны для этой цели».

Следует ли поэтому считать «Начала» не только научным, но и религиозным трактатом? Возможно, это уже слишком, если учесть его устрашающе строгое математическое содержание, однако нет никаких сомнений, что натурфилософия Ньютона изначально имела религиозную направленность. В письмах к Бентли он заявлял, что в миг творения Господь наделил каждую созданную Им частицу материи «врожденным тяготением к прочим». Отсюда следует, что вся материя во Вселенной рано или поздно схлопнется, однако Создатель сделал Вселенную бесконечной, а потому некоторые куски материи «обратятся в одни массивные тела, а иные обратятся в другие, что породит бесконечное число больших масс, разбросанных на великом расстоянии друг от друга по всему бесконечному пространству». Вполне в рамках современных представлений о Вселенной.

Ньютон настойчиво разъяснял Бентли: гравитация – не какое-то «врожденное», изначальное свойство материи; напротив, ее создает некий невидимый агент. Ньютон уверял, что «не дерзает заявлять, будто знает причину тяготения», полагая лишь, что оно требует «посредничества чего-то невещественного», и добавлял, что сия неведомая причина к тому же «весьма сведуща в механике и геометрии». Это было не кощунство, а лишь напоминание о том, что механика и геометрия имеют Божественное происхождение.