Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое Страница 24

Я твердо держался своего обещания и спиртного до женитьбы не пил – ни водки, ни вина. Когда же в 1906 году женился, к нам часто приезжал мой тесть – инженер путей сообщения действительный статский советник Воробьев. Он любил выпить перед обедом рюмку водки, а компаньона не было. Жена начала меня уговаривать пить рюмку водки, когда приезжает тесть. Я стал при нем выпивать рюмку водки. Потом стал иногда и без него пить одну рюмку, пил и в собрании при офицерах, и все-таки меня считали абсолютно непьющим. О моей исключительной трезвости знали и все офицеры Атаманского полка. Жена же гордилась, что это она выучила меня пить. Сама же никогда ничего не пила спиртного. Но пьяным я никогда в жизни не был и больше одной рюмки никогда не пил.

Интересна биография дьякона Нюхина. Это простой казак, и в юношеском возрасте он скитался по России, главным образом на Волге. Но вот приходит время идти на службу, надо справлять обмундирование, покупать строевого коня и тому подобное. Нюхин появляется в Новочеркасске, и у него является мысль поступить в войсковой хор, пребывание в котором считается за отбывание воинской повинности. Правда, в хоре надо пробыть, вместо трех лет полковой жизни, полных шесть лет, но не надо покупать строевого коня и оружие, не надо уезжать куда-то на запад в царство Польское, а можно оставаться в родном Новочеркасске, посещать спевки и церковные службы и, вообще, жить легко и спокойно.

Обратился он к регенту хора с этой просьбой, а к регенту приходили проситься в хор уже сотни казаков, и он больше не желает никого слушать. Прогнал он и Нюхина. Но Нюхин настойчив. Он пришел еще раз, и еще, и еще и так надоел регенту, что тот запрещает ему приходить к нему. Тогда Нюхин говорит: «Я не прошусь в хор, прошу только дать свой отзыв о моем голосе, чтобы я успокоился и знал, что я из себя представляю».

Чтобы отвязаться от него, регент подошел к роялю и взял аккорд. Нюхин запел. Регент изумленно остановился, посмотрел на него и говорит: «Хорошо, я принимаю тебя в хор».

Отбывши шесть лет в хоре, Нюхин, несмотря на просьбы регента остаться на сверхсрочную службу, ушел от него, выдержал экзамен на дьякона и поступил в одну из церквей Новочеркасска. Но вскоре один из петербургских купцов услышал его в церкви и перетащил из Новочеркасска в Петербург, кажется, в Троицкую церковь.

На полковых праздниках нашего полка Нюхин всегда служил у нас на молебне, после которого вместе с нашими офицерами пировал в офицерском собрании.

Моя жена очень любила пасхальные визиты Нюхина, так как Нюхин не отказывался от угощения, как многие визитеры, и с аппетитом пробовал на столе все пасхальное.

Как-то мою жену пригласили петь на одном большом концерте. К нам подходит господин в великолепном смокинге, любезно раскланивается, называя меня и жену по имени и отчеству. Я говорю: «Простите, я вас не помню, не узнаю». – «Неужели? Отец дьякон, многолетие провозглашал». Я изумлен. «Почему же вы в таком виде?» – «Расстригся по болезни и теперь пою в опере в Мариинском театре под фамилией Донец. Сюда приглашен петь вместе с вами». – «Где же лучше служба – в церкви или в Мариинском театре?» – «Ну конечно в церкви дьяконом. Там ни печаль, ни воздыхание, все относились с любовью, задаривали, а в театре – интриги, зависть и беспрерывная борьба».

Работа в полку мне нравилась, и я отдался ей всей душой, ни о чем не думая, кроме воспитания казаков, и только по субботам продолжал посещать журфиксы Похлебиных. У них же я познакомился со своей будущей женой Александрой Вячеславовной. Она в то время училась петь в консерватории и жила у своей родной тетки, сестры отца, Марии Евграфовны Тарновской58 . Мария Евграфовна окончила консерваторию у знаменитого Рубинштейна и была, по его словам, одной из лучших его учениц. М.Е. Тарновская давала концерты во дворце Государя Императора и в Париже. Муж ее был камер-юнкером.

Между прочим, М.Е. Тарновская имела замечательный завод ирландских сеттеров. Ее собаки брали первые призы по экстерьеру и в Петербурге, и в Москве. Этот завод по духовному завещанию достался потом мне.

Вскоре мне и хорунжему Евгению Николаевичу Попову59 дали квартиру на четвертом этаже, на «голубятне». У нас было три комнаты. В крайних жили мы, а средняя, проходная, была пуста.

Денщик мне достался очень хороший и совершенно неграмотный. Вообще же грамотность у казаков в процентном отношении стояла высоко. Из 42 моих молодых казаков 3-й сотни было только 3 неграмотных. В пехотных гвардейских полках из 42 новобранцев – 2 – 3 грамотных. Неграмотные у нас в полку скоро становились грамотными, так как в каждой сотне была сотенная школа. Денщика своего я вскоре научил читать и писать. Причем писал он, конечно, с ошибками, но очень красиво. Когда он послал первое собственноручное письмо домой – ему не поверили. Он пришел ко мне со словами: «Получил с дома письмо, родитель не верит, что я сам ему написал. Вот прочтите». После ласкового обращения и поклонов вдруг: «Ты что же это, с-н сын, брешешь, что это ты сам писал» и тому подобное. Пришлось мне написать его родителю, что его сын так хорошо выучился грамоте.

Меня часто навещал сосед по квартире Александр Степанович Татаркин, сотник, но он после 1905 года поступил в технологический институт и стал инженером.

Года через два хорунжий Попов перешел в другую квартиру, и его комнату занял хорунжий Константин Павлович Золотарев, с которым я, как и с Е.Н. Поповым, был в самых дружеских отношениях. Костя Золотарев, прекрасный офицер, хороший товарищ, чтобы приучить денщика к аккуратности, всегда приказывал разбудить себя или без трех минут семь, или в две минуты восьмого, и денщик, поглядывая на часы, лежащие на ночном столике, точно будил его в назначенное время, а мой денщик первый раз разбудил меня на два часа раньше времени и на вопрос, почему так рано разбудил, ответил: «А я думал, что так еще лучше». Раз Костя увидел, что денщик его все время улыбается, и спросил: «Ты что улыбаешься?» – «Да чудное письмо с дома получил – тетка втопла». – «Так что же тут смешного, очень грустно». – «Так, ваше благородие, все люди умирают обнакновенно, а она втопла».

Один раз пришел ко мне Костя Золотарев, когда я писал что-то срочное. Денщик мой сейчас же подал самовар и стаканы, и я попросил Костю налить чаю. Костя, видя, что мой денщик не вышел из комнаты, а стоит у дверей и наблюдает за ним, начал щипчиками накладывать сахар в стаканы доверху. Я был занят и не видел это. Вдруг денщик обращается ко мне: «Ваше благородие?» – «Что тебе?» – «А их благородие нашего сахара не жалеют». Во время революции Золотарев был убит большевиками.

Офицер обязан был знать все подробно о своих казаках: какая семья, имущественное положение и все остальное. Во время перерыва строевых занятий я начал расспрашивать своих подопечных. Из 42 казаков только 3 неженатых. Их казаки называли «кавалерами», уверяли, что их позовут к Царю на бал, и каждый вечер делали репетицию – заставляли танцевать казачка. Многие казаки, идя на службу, уже имели детей. Один говорит: «У меня двое – мальчик и девочка». – «Что же ты так поторопился до службы, двоих народил?» – «Ваше благородие, так у Гарбузова семь». – «Не может быть – правда, Гарбузов?» – «Так точно – один раз двое, другой раз трое». – «А еще двое?» Гарбузов сконфуженно опускает глаза и говорит: «А двое до свадьбы».