Карин Мюллер - Год в поисках "Ва". История одной неудавшейся попытки стать настоящей японкой Страница 24

Я тотчас побежала в магазин, купила ворох дорогой бумаги васи[27], сделанной вручную, и начала упражняться в оригами[28]. Через 2 дня у меня наконец получилось нечто приличное. На изготовление каждой открытки уходило по 3 часа: многослойные картины с невиданными птицами и насекомыми, сложенные в технике оригами на затейливом фоне. Гэндзи был потрясен. Юкико лишь косо взглянула на открытки и тут же объявила войну моему домашнему производству.

Так как мне негде было хранить бумагу, уходя из дома, я прятала ее под кофейным столиком. Вот и сейчас оттуда выглядывают яркие зеленые бумажные птички.

«Она не смогла там поработать пылесосом», — гневно заявляет Юкико. Я киваю. Не важно, что утром я это сделала сама, не важно, что я вообще не хочу, чтобы домработница Юкико убиралась в моей квартире. Думаю, где бы спрятать крошечные оригами, чтобы Юкико до них не добралась. В конце концов они оказываются в холодильнике, в пустой банке из-под мисо. Я же достаю футон и заваливаюсь спать.

Глава 8

Меня будит мягкий золотистый свет, проникающий сквозь бумажные окна — сёдзи. Завариваю чай и выхожу на улицу, поглядеть, что за волшебные превращения произошли с моим маленьким огородиком за ночь. Сегодня взошли огурцы. Ноготки еще только распускаются, но вот ипомея уже вовсю цветет пурпурным цветом. Морковку скоро надо будет прореживать, а помидоры уже сравнялись с соседскими, Я беру шланг, поливаю почву и обложенные кирпичом клумбы, сбрызгиваю листья, и те тяжелеют и сверкают в утреннем свете. Закончив с поливкой, раздвигаю бумажные окна — и ветерок, покружившись над влажными темными листьями, врывается в гостиную. Архитектура японских домов открыта всем ветрам, максимально гармонирует с природным миром. Сёдзи пропускают свет и легко снимаются. Японский дом больше напоминает корабль: можно убрать окна и открыть ставни и, как под парусом, переплывать от одного времени года к другому.

Я погружаюсь в тяжеленный том по японской истории XVI века, но все время прислушиваюсь к Юкико. Несмотря на мои самые лучшие намерения, наши отношения медленно, но верно ухудшаются. Мы словно играем в кошки-мышки: если я читаю на диване и слышу ее шаги, то тут же сажусь за компьютер — чтение на диване, по мнению Юкико, не является подобающим дневным занятием. Если накануне я занималась допоздна и мне хочется вздремнуть, то приходится сворачиваться калачиком на виниловом полу в кухне — только там она не сможет меня увидеть, заглянув в окно или в дверь. Когда я ухожу, она часто проводит инспекцию в квартире: не завалялся ли случайно кусочек бумаги в мусорном ведре для пластика? Ровно ли сложены рубашки? Рассортировала ли я вилки и ложки по нужным ящикам?

Ее неустанный надзор имеет действие. Впервые в жизни я чувствую себя виноватой из-за того, что поставила рулон туалетной бумаги лицом к стене. По правде говоря, до недавнего времени я и не знала, что у туалетной бумаги есть лицо и есть оборотная сторона. Меня возмущает, что я должна мучиться из-за таких мелочей, поэтому я из принципа кладу рулон не так, как надо, а потом весь день терзаюсь, что Юкико его увидит. Поэтому я стараюсь как можно скорее использовать бумагу и надеюсь, что со следующим рулоном мне повезет больше.

Но больше всего она свирепеет из-за кухни. У меня на полках столько посуды, что можно накрыть стол для целого войска. Сотни крошечных тарелочек из хрусталя и прозрачного фарфора. Я так боюсь уронить одну из них, что с самого приезда не доставала их из шкафа, а ем из пластиковых контейнеров, которые нашла под раковиной. На прошлой неделе Юкико увидела, как я ем кусок тофу с пластиковой крышки при помощи карманного ножа. Она молча ушла и через минуту принесла нормальный японский нож для еды. Я поблагодарила ее и положила нож в сушку — пусть думает, что я пользуюсь им каждый день. А карманный нож убрала в карман — так ребенок, которому родители запретили заводить животных, прячет котенка, принесенного с улицы. Теперь я быстро могу его достать и еще быстрее — спрятать.

С моим огородиком творится что-то неладное. В печали рассматриваю последний из выживших помидорных кустиков. Длинный и тонкий, он поражен какой-то ползучей гнилью. Утром нашла в кустах редиски 33 гусеницы. Юкико не разрешает пользоваться пестицидами — приходится собирать их палочками для еды и бросать в соседский двор. Листьев у редиски осталось немного, и им едва удается снабжать растение хлорофиллом. Корни под землей стали твердыми, как дерево. Баклажанов почти не видно за мощным роем белых мух. Каждую ночь неизвестное мне насекомое прорывает борозду в многострадальной морковной грядке. Утром натыкаюсь на обезображенные саженцы: они как деревца, порубленные дровосеком-карликом.

Страдают не только растения. С приходом сезона дождей налетели тучи москитов. Они садятся на бумажные окна и в поисках крови вонзают в дырочки голодные жальца. Каждый вечер я поливаюсь репеллентом, беру маленькую ручную щеточку и опускаюсь на колени, чтобы фут за футом чистить садовую дорожку. Мне нравятся природные цвета обожженного вручную кирпича: оранжевый и желтый.

Не знаю, отчего этот садик так важен для меня. Может, потому, что растения, пусть полуживые, в какой-то мере стали моими друзьями? Сад — это место покоя, мое убежище.

«Карин!» — кричит Юкико. Я кладу щетку, мою руки и карабкаюсь по лестнице.

«Постриги, пожалуйста, лужайку», — она протягивает мне ржавые ножницы. Какую лужайку? Взяв ножницы, отправляюсь на ее поиски. Наш садик не больше гаража на 2 машины. Дважды обхожу дом и, наконец отчаявшись, спрашиваю Юкико. Та показывает на лоскуток сухой травы рядом с клумбой примерно в 2 квадратных фута.

Склонившись над клочком неухоженной травы, стараюсь не дать волю злости. У меня такое чувство, будто последние 3 месяца меня пытались исправить — научить, как правильно жить, путешествовать, думать, готовить, есть, держать тарелку, спать, пить и говорить «спасибо». Как будто мне опять 6 лет и я живу по чужому, сложному и непонятному кодексу правил.

Ложусь на землю, чтобы лучше видеть траву. Щека касается прохладных кирпичей; чувствую запах свежевспаханной земли. Тупые ножницы срезают слой за слоем; длинные сухие травинки падают на землю. Постепенно выстригаю аккуратный квадратик травы, освобождая молодые побеги, прятавшиеся под шапкой длинных стеблей-переростков.

Приехав в Японию, я все воображала, что у меня появится мастер, учитель, ради которого я могла бы совершать геркулесовы подвиги самодисциплины, чтобы завоевать его уважение и право зваться учеником Я-то думала, что моим наставником будет Гэндзи, но теперь понимаю, что ошиблась.