Виктория Колобова - Григорий Явлинский Страница 24

— Ряд важнейших мероприятий будет осуществляться в этот период в социальной сфере. Первое. Вводится система продовольственных талонов для приобретения узкого круга продовольственных товаров: хлеба, молока, растительного и сливочного масла, сахара… Второе. Свободное определение размеров зарплаты на основе коллективных договоров. Третье. Предприятия наделяются большой свободой в регулировании численности занятых[60].

Поскольку приходилось читать в прессе много критики в адрес талонов, еще раз подчеркну, что в этой ситуации введение талонов вовсе не означало, что масло и хлеб можно купить, только предъявив талон. Это не означало дефицита продуктов питания, но означало оказание адресной помощи социально незащищенным слоям населения продуктами, а не деньгами. Эти продукты должны были продаваться определенным категориям граждан по стабильно низким ценам.

Этот вопрос наиболее критиковали, оспаривали оппоненты Явлинского, причем логика рассуждений у них часто заменялась повышенной негативной эмоциональностью: «О ценах и социальной политике новоогаревского Союза говорилось в «Шансе» во многих местах. Чтобы у читателей была полная ясность в «американо-явлинской» трактовке этого вопроса, приведем соответствующие цитаты: «…устраняется контроль за ценами, за исключением цен на жизненно важные товары»[61].

Мне трудно понять, что же преступного нашел в этом автор — некто А. Чичкин. На мой взгляд, сохранение цен на жизненно важные товары на низком уровне действительно помогло бы многим людям пережить эти годы не столь болезненно. Если бы гиперинфляция не захватила цены на хлеб, молоко и другие продукты питания, то было бы меньше страданий, боли и даже смертей. Я вижу зло в гиперинфляции, а не в желании Явлинского сохранить низкие цены на важнейшие продукты питания, даже если бы при этом пришлось бы ввести талоны.

Более разумный оппонент упрекал Явлинского в другом: «Уйдя с головой в работу над программой «Согласие на шанс», он как бы не замечал, что дезинтеграционные процессы зашли настолько далеко, что никакие программы уже не могут остановить СССР от распада»[62]. Да, Союз агонизировал и вскоре распался на многие государства. Но агония сама по себе еще не предопределяла летальный исход. Это не значит, что развал СССР был предопределен свыше и за его сохранение не надо было бороться. Развитию центробежных тенденций во многом способствовало противостояние Горбачев — Ельцин. Для того, чтобы разглядеть в этом противостоянии историческую закономерность, надо обладать большим воображением. Как бы напряженно я ни всматривалась в дезинтеграционные процессы, повлекшие распад СССР, вижу там вполне сознательную политическую волю конкретных людей, а не историческую закономерность. Никто не вынуждал лидеров трех республик ставить свои подписи 8 декабря 1991 года — такова была их воля.

А воля и устремления Г. А. Явлинского, если исходить из его высказываний, и сейчас направлены на возрождение Союза. И сейчас он настаивает на укреплении и развитии как минимум экономических связей между бывшими республиками СССР, напоминая о том, что из беды легче выходить всем миром, чем в одиночку.

В июле на заседании «большой семерки» напрасно ждали обсуждения новой программы Г. Явлинского «Согласие на шанс». Мог ли Григорий Алексеевич, как говорится, пробить ее? Может быть, ему надо было проявить силу? Конечно, не в том смысле, чтобы силой везти М. Горбачева на заседание и заставить со всеми согласиться и все подписать. А в смысле силы воли. Вполне возможно, что в случае принятия его программы большинству населения, в том числе социально незащищенным слоям было бы легче жить эти годы, да и вообще многое могло бы быть иначе. Имел ли он моральное, гражданское право уходить в сторону, получив очередное «вето» на свою программу?

Странно порой переплетаются ассоциации, совершенно неожиданно перескакивая с одного на другое. Размышляя о Г. Явлинском, я вдруг вспомнила В. Белинского. Он писал, что человек сам не способен понять в чем его счастье, что его надо к счастью вести кулаками. Он писал также, что завидует своим соотечественникам, которые будут жить в России через сто лет, потому что уж они-то точно будут счастливы. В. Белинский писал это в 1841 году. Ровно через сто лет, С.-Петербург, в котором он жил, оказался в блокаде. «Счастливые» соотечественники В. Белинского защищались от фашизма, тоже претендовавшего на истинное знание о том, что есть счастье.

Имеет ли право Явлинский или какой-либо другой политик прибегать к силовым методам, утверждая в жизнь свои идеи?

Не приняты программа «500 дней», программа «Согласие на шанс», да и сам он, хоть и добровольно, но все же ушел из высших эшелонов власти. Впоследствии поражения множились: неудача на выборах 1996 года. Небезынтересно в связи с этим вспомнить результаты опросов общественного мнения. Странный народ эти социологи. Рассматривают человека так, как будто хотят его съесть: на вкус, на цвет, на запах. Впрочем, я тоже иной раз подхожу к людям с такой же меркой: кислых и сладких избегаю. А Г. Явлинский производит нормальное впечатление, в отличие от Чубайса или Жириновского. А что касается силы — слабости, крупности-мелкости и прочего, выявленного на подсознательном уровне, то слабый не удержался бы в политике так долго. Его ум, профессионализм, компетентность в вопросах экономики вызывают уважение у многих людей. Интересен и еще один нюанс, выявленный социологами. Явлинский устойчиво сохраняет, по мнению опрошенных, образ самого светлого политика[63], а также имидж положительного литературного героя.

Я не попала в число опрошенных, но все же рискну высказать свое мнение об этом человеке. Когда говорим о Г. А. Явлинском, то пожалуй, речь надо вести об отсутствии агрессивности, о слабо выраженной воле к власти. Воля к власти и воля к культуре исключают друг друга, они не могут сосуществовать рядом. На мой взгляд, в характере Григория Алексеевича превалирует воля к культуре. История человечества знала правителей, у которых была воля к культуре, но это скорее было исключение, чем правило. Для него типично высказывание: «В конце концов, я ведь не себя предлагаю, а определенный комплекс идей». Похоже, что он полагает, будто люди станут о нем судить по его делам. К сожалению, в нашем обществе превалируют другие критерии.

О человеке подчас составляют мнение, опираясь не на мысль, а на свои ощущения. В результате образ политика часто воспринимается очень примитивно. Если сумел взять власть — значит сильный. Не сумел — слабый. Если бы судили по делам, к примеру, нынешнего президента, то… И уж тем более вряд ли в большинстве своем люди станут изучать его программы, разыскивая его брошюры и книги в библиотеках.