Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Стивен Уокер Страница 24

Королев строил все более мощные ракеты для военных, но продолжал мечтать о космических путешествиях, хотя и старался не особенно афишировать это. После смерти Сталина в 1953 году Королев увидел возможность сыграть на склонности нового руководителя СССР Никиты Хрущева к хвастовству и демонстрации при любом случае превосходства Советского Союза над Соединенными Штатами. Именно этот ключик позволил Королеву реализовать свои мечты. Его подход к новому советскому лидеру представляет собой не что иное, как мастер-класс по манипуляции.

Как и у большинства любителей прихвастнуть, склонность Хрущева к похвальбе объяснялась патологической неуверенностью, в его случае в положении СССР – и России – в мире, и в первую очередь страхом показаться технологически отсталыми в сравнении с Америкой. Его сын Сергей вспоминал, как радовался отец, когда гигантский новый авиалайнер Ту-114, на котором он отправился в свой тур по США в 1959 году, оказался слишком большим, чтобы сесть в Национальном аэропорту Вашингтона. «Вывод делался однозначный: и тут мы их обходим, пусть позавидуют»[163], – писал Сергей. А когда они в конечном итоге приземлились в более крупном аэропорту, Хрущев «по-детски радовался: в аэропорту не нашлось трапа подходящей высоты».

В то же время Хрущев страшно завидовал Америке, «стране, по нашим представлениям, фантастической», как писал Сергей, «вызывавшей все прошедшие годы замирание сердца от любопытства». Поездка в штаб-квартиру IBM в Калифорнии поразила советского премьера – и не вычислительными машинами, в которых он почти ничего не понимал, а кафетерием. «Поразили его блестящие пластиковые поверхности столиков, – рассказывал Сергей. – Отец с восторгом прокатил свой поднос вдоль витрин» и был глубоко расстроен, когда Вячеслав Елютин, министр высшего образования, с грохотом уронил свой поднос и стоял, уставившись на него, как неуклюжий русский крестьянин. С этого момента Хрущев твердо решил, что Советы должны немедленно ввести у себя кафетерии по образцу IBM. Он был также чрезвычайно разочарован тем, что не смог посетить Диснейленд. Он ждал этого визита с нетерпением, но там собралась враждебная толпа, кто-то бросил помидор в полицейского, так что поездку, к огромному разочарованию Хрущева, в последний момент отменили[164]. Он так и не встретился с Микки-Маусом.

Вот такой коктейль из гордости и зависти тревожил душу премьера, и Королев в 1956 году разбередил ее еще сильнее, когда пригласил Хрущева с группой ведущих политических деятелей в ОКБ-1 в подмосковном Калининграде. В последние годы жизни Сталин, все больше впадавший в паранойю, сделал работу конструкторов ракет секретом даже от многих своих самых высокопоставленных коллег. Но Сталин уже три года как ушел из жизни. Явной целью приглашения Королева была демонстрация высшим руководителям громадной новой Р-7 – ракеты, которую никто из них еще не видел и которая должна была полететь не раньше чем через год. Сын Хрущева Сергей тоже был приглашен:

Мы входили в святая святых. Новый зал-ангар впечатлял еще больше… Он вытянулся вверх многометровой стеклянной башней-аквариумом… Окна покрывал густой слой белой краски – защита от любопытного взора.

Увиденная конструкция поразила всех своими размерами. Ярко освещенный колодец цеха заполняла одна-единственная ракета. Ее размеры, контур невольно ассоциировались со Спасской башней Кремля, то же сочетание устремленности к небу с земной кряжистостью фундамента. Там в полный рост стояла «семерка», или Р-7… Столпившись у входа, все в молчании разглядывали это чудо техники. Королев наслаждался произведенным эффектом и не спешил начинать пояснения[165].

Когда он все же заговорил, его аудитория была поражена еще больше. Они видели перед собой ракету, аналогов которой не существовало в мире. Даже этот прототип был огромен, он имел высоту более чем 31 метр. Четыре громадных ускорителя, напоминавшие формой колоссальные артиллерийские снаряды по 19 метров высотой, располагались симметрично вокруг центрального пятого ускорителя. Идея навесных ускорителей была блестящей новинкой, придававшей ракете уникальный, определенно «неамериканский» вид, который и сегодня, 65 лет спустя, имеют российские ракеты семейства «Союз». При старте все пять ускорителей должны были работать совместно, выталкивая «семерку» в небо с жуткой скоростью, пока топливо в боковых ускорителях не заканчивалось и они не отбрасывались, позволяя оставшейся более легкой ракете преодолеть одну пятую, а в более поздней модели одну четвертую часть окружности планеты. На вершине ракеты должна была находиться термоядерная боеголовка, достаточно разрушительная, чтобы сметать с лица земли целые города.

Это и был монстр, которым Королев хотел удивить своих политических хозяев. Могущество, которое эта ракета давала Хрущеву, казалось огромным. У американцев не было ничего подобного. Более того, она была относительно дешевой. Хрущев уже начал процесс сокращения разорительно дорогой армии СССР, и межконтинентальная баллистическая ракета, такая как Р-7, была ответом на его молитвы, предлагая мощь, не уступающую мощи регулярной армии и даже превосходящую ее – притом дешевле. «Неужели какая-то страна посмеет… напасть на нас, если мы можем буквально стирать страны с лица земли»[166], – скажет позже Хрущев. А теперь или, по крайней мере, очень скоро Королев дает ему средство, позволяющее сделать это. «Честно говоря, – писал советский лидер в своих мемуарах, – руководство страны смотрело тогда на нее, как баран на новые ворота… Мы ходили вокруг нее, как крестьяне на базаре при покупке ситца: щупали, дергали на крепость»[167].

Королев внимательно наблюдал за происходящим – и не упустил момента. Он повел Хрущева в уголок сборочного цеха и показал ему блестящую модель прототипа спутника, над которым потихоньку работали. Рассказав Хрущеву, что Соединенные Штаты в этот самый момент разрабатывают собственный спутник, он нарисовал соблазнительную возможность «утереть нос американцам», запустив первый спутник в космос раньше них. Все, что для этого требовалось, это «снять термоядерный заряд [c Р-7] и на его место поставить спутник. Вот и все». Потрясенный ракетой, которую Королев только что представил ему, Хрущев разрешил продолжать работу над спутником при условии, что это не помешает решению главной задачи. Сделка была заключена. «После этого посещения, – писал Сергей, – отец просто влюбился в Королева»[168]. И в качестве доказательства этой любви Хрущев предоставил Королеву редчайшую привилегию: прямую линию связи со своим кабинетом в Кремле.

Королев нашел нужного человека. Он готов был дать Хрущеву самую большую на планете ракету, которой тот сможет пугать американцев. И теперь, с Хрущевым за спиной, он сможет при помощи этой ракеты исполнить мечты, которые лелеял с тех самых пор, когда ребенком летал вместе с мамой на ковре-самолете.

Но за все надо платить. Королеву пришлось исчезнуть.

Новая ракета сделала его одновременно слишком ценным для государства и слишком уязвимым для врагов. Теперь его личность нужно было скрывать, как и факт существования Р-7, несмотря на хвастливые заявления Хрущева о количестве советских ракет и способности СССР поразить любой уголок света. Это относилось и к большому новому полигону в Казахстане с кодовым названием НИИП-5 (Научно-исследовательский испытательный полигон № 5), созданному в 1955 году специально для обслуживания Р-7. Через пять лет он занял 6700 кв. км[169] казахской степи, на нем выросли собственные сборочные корпуса, закрытый жилой городок и четыре пусковые площадки для ракет, включая и ту, что была видна из домика Королева.

Со временем разведка США сумела довольно много узнать об Р-7 и стартовом комплексе[170]. К январю 1961 года, когда Королев писал жене то письмо, фотографии с разведывательных самолетов и спутников дали ЦРУ немало ценной информации о НИИП-5 и его ракетах. А одна поразительная наземная операция раскрыла кладезь секретной информации об Р-7.

В 1960 году ЦРУ удалось ни много ни мало похитить верхнюю ступень[171] ракеты Р-7, правда, без двигателя. Ракета относилась к тому типу, что использовался для запуска советских зондов к Луне. Эту ступень включили в экспозицию советской выставки в Мехико. Как это ни удивительно, она была настоящей, а не