Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма Страница 24

<СЕМЕЙНЫЕ ПОРТРЕТЫ>

<Священной для меня памяти А. Л. и А. Н. Лихутиных>

Прадед

Когда сквозь пену дней, бегущих неумолчно,Я память увожу к минувшим берегам,В тумане чей-то взор, пронзительный и желчныйСклоняется ко мне из потемнелых рам.

Дед моего отца и прадед мой! Возрос тыСредь черноземных нив и заливных луговВ симбирской вотчине, где безмятежно-простыКатились дни твои у волжских берегов.

Ты летом на покос езжал на дрогах длинных,И зорко умолкал девичий хор и смех,Когда ты намечал среди красавиц чинныхТу, что красивее и величавей всех.

Под осень ястребом травил ты перепелокИ слушал красный гон, за русаком летя.Зимой, жалея свеч, шел в сумерки под полог,Чтоб до зари уснуть спокойно, как дитя.

Во всем был здравый смысл единый твой наставник.Ты, мудрой скупостью умножив свой доход,Служил по выборам: был капитан-исправникС четырнадцатого по двадцать пятый год.

Полвека ты лежишь на родовом погосте,Где за оградою рассыпались кресты,Где клены древние вплелись корнями в кости,Где свищут иволги и шепчутся листы.

Самолюбив и добр, расчетлив и распутен,Умом ты презирал, а сердцем знал любовь.Дед моего отца и прадед мой Лихутин,Я слышу, как во мне твоя клокочет кровь!

Прабабка

Из конопляников, обильных и душистых,Ты робко глянула и спряталась тотчас,Едва в гурьбе псарей и гончих голосистыхГлазам твоим сверкнул огонь надменных глаз.

Вослед охотникам клубила пыль дорога.Закрывшись рукавом, ты слушала вдалиИ гулкий лай собак, и смех, и пенье рога.А конопляники дышали и цвели.

Прошло немного лет. Из девочки дворовой,Бродившей по грибы опушкою лесной,Ты стала барыней, дородной и суровой,Как написал тебя художник-крепостной.

Люблю твои черты на блекнущем портрете,Их целомудрие – удел немногих душ –С заботой об одном: чтоб живы были дети,Чтобы не захворал любимый нежно муж.

К нему же на погост однажды, в полдень летний,Шесть сыновей снесли твой деревянный гроб.И хоронил тебя, чуть двигаясь, столетнийДавно когда-то вас перевенчавший поп.

МОЕЙ ЛУКОВИЦЕ

<Н. Н. Черногубову>

Прабабушка брегетов новых,Восьмнадцатого века дар!Тебя за пятьдесят целковыхМне уступил друг-антиквар.

На белом поле цифры мелки.Над ними, вставлены в алмаз,Три золотых узорных стрелкиПоказывают день и час.

Люблю я, снявши оболочку,Подняв две крышки и стекло,Следить, как, трогая цепочку,Колеса ходят тяжело.

И справа заводя налевоКлючом часы, люблю я стукСекунд: так бьется сердце девы,Когда ее целует друг.

Люблю я по утрам, в халатеЗа чаем сидя, всякий разИскать на старом циферблатеСледы давно угасших глаз.

Люблю исчезнувшие лица,Схороненные именаПомещиков времен Фелицы,Защитников Бородина.

Носителям атласных фраковТы возвещала Новый Год.И был, как ныне, одинаковТвой однозвучный мерный ход.

Ты светишь мне былым приветом.На долгий иль короткий срокСвязал тебя с моим жилетомСтаринный бисерный шнурок?

Придет пора: рука ПлутонаИ мне укажет умереть,Тогда, создание Нортона,Мой смертный день и час отметь!

К ПАМЯТНИКУ ЛЕРМОНТОВА В ПЯТИГОРСКЕ

Ряды акаций сад обстали.В них золотой дробится свет.Один на белом пьедесталеТы замер, бронзовый поэт.

Под солнцем знойным, солнцем жгучимТы с дальних гор не сводишь глаз,А там возносит к белым тучамГромады снежные Кавказ.

Но взором сумрачно-тяжелымПронзая вечно ночь и день,Не мчишься ль ты к родимым долам,К огням печальных деревень?

О, как была тебе знакомаОтрада тихих сельских грез,Изба, покрытая соломой,Чета белеющих берез!

Но Демон, царь тоски безбрежной,В свой дикий край умчал тебя.И ты, доверчивый и нежный,Молясь, грозил и клял, любя.

Тоскуя сердцем о лазури,В подземный мрак стремился ты,И здесь под рев и грохот бури,Осуществил свои мечты.

Но дух твой, примирён ли с тем он,Что колыбель ему Кавказ?Не мчится ль он, как черный Демон,К родным полям в закатный час?

ЮБИЛЕЙ ГОГОЛЯ

Полвека ты лежал в незыблемом покое,Друзьями погребен, и только строгий крестВздымался над тобой на камне-аналоеСреди торжественных, среди пустынных мест.

И люди чуждые нечистыми рукамиНелепый мавзолей воздвигли над тобойИ хлынули к тебе с речами и венкамиСамодовольною гурьбой.

Твой позабыв завет, смиренный и суровый,Страшилища твои здесь подняли свой рев:Склонялся Чичиков, кипели ХлестаковыИ вольнодумствовал Ноздрев.

Как радостен их пир над тихими костями,На весь родной простор как страшен их приветТы был, живой в гробу, увенчан мертвецами,Пришедшими к тебе сказать, что смерти нет.

ПЕРЕД ГЕРМАНСКИМ ПОСОЛЬСТВОМ