Ольга Елисеева - Екатерина Великая Страница 25

То же самое можно сказать и о Жуковой. Екатерина охотно одаривала эту девушку, рассчитывая на ее услуги. Если графиня Румянцева была слишком знатная дама, чтобы обвинить ее в вымогательстве у молоденькой великой княгини, то по отношению к Марии Петровне именно так и поступили. После ареста горничной у цесаревны потребовали список вещей, которые она подарила Жуковой. Он впечатлял. 33 предмета дамского гардероба: юбки, корсеты, белье, шлафроки, кофты. А кроме них, два позолоченных образа с драгоценными камнями, два золотых перстня и одно золотое кольцо[123]. Конечно, список Румянцевой был бы куда больше. Но о нем не спросили. Если Елизавета и гневалась на расточительную графиню, то свои чувства выразила иначе, чем с Жуковой: увольнением дамы от молодого двора.

А вот с горничной можно было не церемониться. Ее взяли под стражу, да не одну, а с матерью и сестрой. Арестанток отвезли в Москву, где содержали в дворцовом селе Покровском. Любопытно, что императрица не приказала девушке вернуть подарки. Ведь сама Екатерина характеризовала их как добровольные презенты. Мы уже познакомились с ее философией: отдавать все, что приглянется, и тем располагать к себе людей. И цесаревна, и горничная были заинтересованы друг в друге, поэтому нельзя назвать Екатерину «жертвой» жадной прислуги: она понимала, что делает. А вот жертвой гнева императрицы можно. Этот гнев касался обеих — и хозяйки, и служанки. Одной в вину вменялся подкуп, другой — вымогательство.

Если удаление Румянцевой только обрадовало Екатерину, то к судьбе Жуковой она не могла остаться равнодушной. Великая княгиня отправила своего камердинера Тимофея Евреинова с деньгами для пострадавшей, но ту уже выслали вместе с матерью в Москву. Тогда цесаревна попыталась передать деньги через брата Жуковой — гвардейского сержанта. Однако и тот накануне был спешно переведен в один из армейских полевых полков. Мы видим, что пострадала не одна девушка, а все ее семейство. «В настоящее время мне трудно найти всему этому сколько-нибудь уважительную причину, — рассуждала императрица. — Мне кажется, что это значит зря делать зло из прихоти, без малейшего основания и даже без повода».

Между тем основание было: убирая из столицы не только преданную горничную, но и ее родню, выкорчевывали сразу кружок людей, к которым Екатерина в случае надобности могла обратиться. Неудача с деньгами не заставила великую княгиню опустить руки. Она взялась подыскать Жуковой приличную партию. «Мне предложили одного, гвардии сержанта, дворянина, имевшего некоторое состояние, по имени Травина: он поехал в Москву, чтобы на ней (на Жуковой. — О. Е.) жениться, если ей понравится; она приняла его предложение; его сделали поручиком в одном полевом полку; как только императрица это узнала, она сослала их в Астрахань. Этому преследованию еще труднее найти объяснения»[124].

И здесь не согласимся с Екатериной: объяснение весьма простое. Елизавета очень не хотела, чтобы кто-то получал милости из рук великой княгини. Ведь тем самым супруга наследника проявляла себя как сильный и влиятельный покровитель. Ее расположения начинали искать. Заступничество и устройство чужих дел создавало для цесаревны приверженцев. Напротив, если придворные видели, что все близкие великокняжеской чете люди подвергаются гонениям, они начинали избегать Петра и Екатерину. Последние теряли опору.

За последующие восемнадцать лет «ротации» окружения наследника и его супруги производились неоднократно. Видимо, их считали наиболее действенным способом устранить цесаревича с женой от какой бы то ни было политической активности. Чуть ли не поместить под домашний арест. Случай с Жуковой помог Екатерине понять, что она окружена преданными предателями — марионетками в руках ее царственной свекрови.

Глава третья

«ЦАРСТВОВАТЬ ИЛИ ПОГИБНУТЬ»

Трудно было представить себе человека, менее подходившего для того, чтоб занять трон Петра I, чем его внук. Петр III был сыном младшей дочери великого реформатора Анны и голштинского герцога Карла Фридриха. В три месяца мальчик потерял мать, а в 11 лет — отца. Его воспитывали жестокие и жадные придворные — О. Ф. Брюмер и Ф. В. Бехгольц. Запугиванием, побоями и унизительными наказаниями они довели болезненного нервного ребенка почти до идиотизма. Тайком мальчик пристрастился заливать горе крепким пивом и ко времени приезда в Россию уже был законченным пьяницей.

Взойдя на престол, бездетная Елизавета Петровна сделала племянника своим наследником. В январе 1742 года Питер Ульрих был привезен из Киля и крещен под именем Петра Федоровича. Никто не поинтересовался, какого мнения о произошедшем сам мальчик. Между тем упрямый и впечатлительный ребенок болезненно переживал перемены в своей судьбе. По отцовской линии он имел права на шведскую корону. Поэтому дома его учили шведскому языку, истории и географии этой страны, воспитывали в строгой лютеранской вере. Мальчик с младых ногтей привык считать Россию врагом и во время игр солдатики в синих шведских мундирах всегда «одерживали верх» над солдатиками в зеленых русских…

Придворные врачи уговаривали императрицу повременить с браком семнадцатилетнего юноши из-за его слабого физического развития. В противном случае семейная жизнь могла обернуться для молодых только обоюдным горем. Так и случилось. Петр долгое время не мог исполнять супружеский долг и вымещал злобу на жене. «В Петергофе он забавлялся, обучая меня военным упражнениям, — позднее вспоминала она, — благодаря его заботам, я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера»[125].

Человек от природы не злой, скорее легкомысленный и не задумывавшийся над чужими чувствами, Петр был подвержен внезапным приступам садистской жестокости. Мог повесить крысу за съеденного крахмального солдатика или на глазах у жены забить собаку арапником[126]. Конечно, подобные сцены не укрепляли семью. С годами супруги всё более отдалялись друг от друга. Их характеры не были сходны ни в чем.

Много лет спустя, в 1774 году, Екатерина писала г-же Бьельке о принцессе Елизавете Шарлоте Ольденбургской, просватанной за герцога Карла Зюдерманландского, брата шведского короля: «Я думаю, что будущая герцогиня Сюдерманландская похожа на стольких других девушек ее возраста: она в четырнадцать лет в восторге, что выходит замуж, а в двадцать будет очень жалеть, что вышла»[127]. В этих строках сквозит грустная ирония. Ведь и сама императрица побывала в роли четырнадцатилетней «счастливой невесты», которая в двадцать лет уже жалела о замужестве.