Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже. Страница 25

Сказка стала былью. Маркиз женился на дочери Лупиана, вызвав глубокое волнение на банкете тем, что прислал посыльного с извинениями за свое опоздание: король вызвал его к себе, но маркиз предполагал освободиться к десяти часам вечера, а пока семья Лупиан и их гости должны были приступать к еде. Вино лилось так быстро, но не так дешево, как оно течет во время урожая в Провансе, и, хотя невеста пребывала не в лучшем настроении, банкет имел огромный успех. Переменили несколько блюд, прежде чем очередь дошла до десерта. На столы были поставлены чистые тарелки, а затем на каждую тарелку – письмо, в котором объявлялось, что жених – это осужденный, бежавший из заключения. К тому времени, когда гости прочитали письмо, он уже покинул страну.

Финансист, который видит, как его основные вложения внезапно теряют свою ценность, не мог быть в большем смятении, чем Матье Лупиан. К счастью, рядом оказался Проспер, который дал совет. По его предложению семья Лупиан провела следующее воскресенье за городом, чтобы стереть болезненные воспоминания и порадоваться своей удаче. Кафе по-прежнему приносило доход, счет из «Кадран Блё» будет оплачен в течение года, а мадемуазель Лупиан, хоть и утратила безвозвратно свою невинность, была по-прежнему молода и могла еще понравиться иностранному джентльмену или богатому посетителю, не знакомому с этим кварталом.

Пока Лупианы дышали загородным воздухом и планировали светлое будущее, в городе, где-то к северу от собора Парижской Богоматери, поднялся столб дыма. Огонь разгорелся в нескольких разных комнатах над кафе. Задолго до того, как по бульвару примчались пожарные в медных касках с брезентовыми ведрами, огонь распространился на расположенное внизу кафе, и, когда с потолка упали лепные украшения и сморщились картины, шайка оборванных нищих, как будто предупрежденная кем-то заранее, прибежала на помощь. Они вынесли стулья, столы и все ценное и при этом разбили зеркала, полированную барную стойку, переколотили стаканы и фарфор. Когда члены семейства Лупиан возвратились с пикника, они на месте своего дома и заведения обнаружили пепелище.

Страховые компании обычно отказывались возмещать ущерб, вызванный «народным буйством», которое, как оказалось, стало причиной этого пожара. У владельца здания не было выбора, кроме как выставить их за дверь. Вокруг Лупианов собрались все их настоящие друзья, то есть никто, за исключением верного Проспера, который не только остался с ними, но и отказался брать плату. Утешительно было сознавать, что в мире еще есть добро. Когда несколько недель спустя жена Лупиана умерла от гиперемии мозга и нервного истощения, Проспер устраивал похороны так же добросовестно, как будто это была его собственная свадьба.

Длинная улица, которая, извиваясь как змея, вползает в сердце предместья Сент-Антуан к площади Бастилии, является продолжением прямой улицы Риволи. Человек, который разбирается в конфигурации улиц так же, как хиромант читает по линиям руки, мог бы истолковать эти коварные изгибы в качестве знака того, что в этом угрюмом пригороде, где рабочие и революционеры планировали государственные перевороты, ничто никогда не пойдет как надо.

Примерно в то же время, когда с Лупианом случилось это несчастье, молодой писатель по имени Оноре Бальзак переехал в небольшую комнату в предместье Сент-Антуан. Вот как он описал вид из окна, выходившего на боковую улочку: «Иногда тусклый свет уличных фонарей отбрасывал желтоватые отблески в тумане, показывая слабые очертания крыш вдоль улиц, соединенных вместе, подобно волнам огромного неподвижного моря. Мимолетное поэтическое действие дневного света, унылых туманов, внезапного проблеска солнца, тишина и волшебство ночи, загадки рассвета, дым, поднимающийся из каждой трубы, каждая деталь этого чужого мира стала знакома мне и развлекала меня. Я любил свою темницу, потому что я сам ее выбрал».

Если бы не воображение романиста, этот квартал казался серым и малообещающим. Согласно условиям брачного контракта, составленного тещей и тестем, Лупиан оказался вынужден выплатить сумму приданого своей жены. На остатки своего состояния он арендовал в предместье Сент-Антуан кафе, которое было чуть больше чем рюмочная. В нем была чадящая масляная лампа, мятый ковер, висел запах дешевого табака, и заходили посетители, которые считали мытье пустой тратой времени. Его прекрасная буфетчица умерла, а несвежие локоны мадемуазель Лупиан свисали, словно усики водорослей в сточных канавах. Только Гийом Солари казался довольным. Это было больше похоже на кафе из давних времен, где он мог говорить на прованском наречии, и при этом к нему не относились как к деревенщине.

Сидя в одиночестве с неизменным пивом и лимонадом, Солари мешал бизнесу, особенно теперь, когда стало известно, что после прихода в бар Лупиана с ним случились конвульсии и он умер через несколько часов, мучаясь от сильной неутолимой боли. Тем не менее посетители заведения Лупиана могли не связать эту смерть с ранее произошедшим убийством, если бы газеты не сообщили одну деталь. Перед похоронами, согласно обычаю, гроб Солари выставили в вестибюле его дома. Тело уже пролежало там какое-то время, когда кто-то заметил небольшой клочок бумаги на черной ткани, покрывающей гроб. На нем было отпечатано вот что: «№ 2». Весть об этом вызывающем суеверный страх продолжении убийства на мосту Искусств быстро распространилась по кварталу. На следующий день у Лупиана не осталось ни одного клиента. Два соломенных стула снаружи двери были постоянно пусты и пользовались вниманием только окрестных собак. Наверное, он начал подозревать, что все эти ужасные события были связаны каким-то образом, но он не мог найти причину своего краха, и, хотя второе убийство наполнило его дурными предчувствиями, у него было слабое представление о его мотиве.

Без верного Проспера Лупиан и его дочь оказались бы на улице. Проспер предложил им свои скудные сбережения, которые помогли бы им, по крайней мере, избежать приюта для нищих. Однако даже эта небольшая милость дорого стоила. Проспер присовокупил к своему предложению условие столь унизительное и низкое, что Матье Лупиан сам удивился, что оказался способен принять его: мадемуазель Лупиан должна была жить с Проспером как его наложница, согревать его постель и удовлетворять его старческие желания.

Было сделано все, что нужно, – поставлена двуспальная кровать, и девушка, которая должна была помочь своей семье подняться по социальной лестнице, превратилась в проститутку в доме своего отца.

Когда Лупиан лежал на своем тонком матрасе, вслушиваясь в приглушенный шум города в надежде, что звуки этого неспокойного океана заглушат шумы, доносящиеся из-за стены, он знал, что Проспер хоть и стар лицом и телом, но полон дикой энергии.