Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника Страница 25

Дошли мы в нашей беседе и до Крупской, и до ее влияния на Ленина. И до китайской императрицы Цы Си. Да, трудновато, приходилось членам Политбюро с такой эрудиткой!

Поговорили немного и о литературе. Шекспир, Мериме… Я был почти уверен, что из русских любимых писателей она назовет Тургенева. Так и оказалось, однако при всем восхищении глубиной чувств тургеневских женщин, она все же, как бы между прочим заметила:

— Жаль, что никому из ваших великих писателей не удалось возвеличить в литературе образ Екатерины Великой.

Говорили о философии, о марксизме-ленинизме. И Конфуции, которым Анахита увлекалась в последнее время…

Так мы беседовали неторопливо уже около двух часов, когда Анахита попросила Голь Ака перевести просьбу членов Политбюро и лично Бабрака Кармаля посетить главу государства завтра в 11 часов дня.

Это было по-восточному: о главном в разговоре сказать как бы между прочим. И она далее мягко продолжала:

— Он немного приболел. Но очень хотел бы вас видеть.

— Спасибо. Буду.

И моя гостья добавила, что желательно мне прийти без переводчика.

Я незаметно нажал на кнопку сигнала, и в кабинет вошли Черемных и Самойленко и за ними две официантки.

— Леди просит налить всем коньяку. Очень хорошая встреча. Да, надо скорее, как можно скорее, эмансипировать афганских женщин. Приобщить их к борьбе за идеалы Апрельской революции…

Пока Голь Ака разводил эту демагогию, рюмки были налиты.

— За афганских женщин! За вас, дорогая Анахита, за ваш ум, проницательность, обаяние и красоту.

Выпили.

Затем я вручил Анахите от себя букет роз, и от Анны Васильевны — коробку конфет.

— Леди очень благодарит вас. Она очень любит Анну Васильевну, настоящую тургеневскую женщину.

Черемных и Самойленко проводили гостей. Когда они вернулись ко мне в кабинет, мы сели за большой сервированный стол, и, похваливая Владимира Петровича за знание женской психологии, съели все мороженое, запивая его крепчайшим чаем. Не торопясь, слушая внимательно друг друга, мы тщательно проанализировали ход и результат моей встречи с Анахитой Ротебзак и Голь Ака. Мы понимали: завтра мне надо быть во всеоружии и готовым к любым неожиданностям на встрече с Бабраком Кармалем во дворце.

Резиденция Бабрака Кармаля представляла собой огромный комплекс из гранита и мрамора, построенный властителями Афганистана еще в XVII–XVIII веках. Я бывал здесь довольно часто — по делам Главного военного советника. Здесь же проводились и заседания Реввоенсовета республики и заседания Политбюро, на которые меня часто приглашали, и куда я должен был ходить — пусть и с неохотой — чтобы видеть, слышать и знать, о чем идет речь.

У Бабрака во дворце было несколько кабинетов, и место работы или встреч он постоянно менял. Вброятно, это объяснялось мерами безопасности — кому, как не Бабраку, следовало помнить о печальном конце Амина.

У входа во дворец меня встретил верзила в звании полковника — адъютант Бабрака. Он немного говорил по-русски.

— Ждет в кабинете за библиотекой.

На каждом этаже охрана по четыре наших командос и еще на каждом повороте по два охранника-десантника. (И у Амина, и у Тараки тоже охраны хватало, но это не уберегло их от насильственной смерти…)

Вот и кабинет. Старинная мебель мореного дуба. Мой взгляд скользнул по портьере, которая отгораживала место для отдыха от кабинета и которая, как мне показалось, слегка колыхнулась. Мое подозрение, похоже, перехватил товарищ О.

Бабрак, подняв трясущиеся руки, быстро приблизился ко мне и неожиданно распростер объятия и зарыдал горючими слезами.

— Шурави-шурави… Товарищ… — Он продолжал рыдать. Портьера снова колыхнулась, и снова мой взгляд, — но теперь уже значительно подчеркнуто, перехватил товарищ О.

— Шурави — шурави… Т-т-то-ва-рищ, — продолжал причитать глава государства.

— Он скорбит… Трагедия в Мазари-Шариф… Кандагар… Он очень скорбит, — пояснил мне товарищ О.

Бабрак, оторвавшись от меня, быстро взял со стола бутылку «смирновской» водки и, торопливо, разливая — мимо, на стол, на пол — наполнил три хрустальных фужера.

— Шурави-шурави, то-ва-рищ… — сует мне фужер в руку. — По-жа-луйста… Спа-сы-бо… Спа-сы-бо…

Думал ли я когда-нибудь, что стану участником такой постыдной сцены? Это сейчас, спустя годы, можно усмехаться, а тогда было все чертовски серьезно. Собрав в кулак волю и решимость, понимая, что рискую, возможно, очень многим, я тем не менее твердо и внятно сказал товарищу О.:

— За все отвечаю я. Передай точно каждое мое слово: «Я, генерал армии Майоров, Главный военный советник в Демократической Республике Афганистан запрещаю Вам, Бабрак Кармаль, пить водку и настаиваю на том, чтобы Вы прекратили это делать сейчас же».

Товарищ О. побледнел, молчит.

— Я приказываю: передавай немедленно!

Товарищ О. по-прежнему молчит, как язык проглотил. Тогда я повторяю еще тверже:

— Переводи! Иначе я сейчас же доложу обо всем Юрию Владимировичу Андропову.

Товарищ О. начал что-то бормотать. Портьера снова колыхнулась. Теперь-то я почти наверняка знал, — интуиция мне подсказывала — там была Анахита…

Бабрак сверкнул глазами, сел, нахмурился.

— Шурави…шурави…

— А теперь быстро организуй крепкого чаю, — приказал я товарищу О.

Когда он вышел, Бабрак, глядя просительно мне в глаза, как-то ласково произнес:

— Спа-сы-бо… Пожалуйста… Спа-сы-бо… — И снова дрожащей рукой схватился за фужер.

— Нет!

— Да-да… Спасыбо…

— Не-ет! — выкрикнул я.

Вошел с подносом в руках товарищ О. На подносе стояли чашки и чайник.

Слава Аллаху: в те минуты я был хозяином положения. Бабрака надо было дожать, сломать в тот момент… Он хмурился, злился, но чай все же пил.

Выждав немного, я приказал товарищу О. снова перевести мои слова и четко, взвешивая каждое слово, чтобы смысл доходил до главы государства, я сказал:

— Товарищ Генеральный секретарь ЦК НДПД, Председатель Реввоенсовета Республики Афганистан, Вы знаете, во всех провинциях идет война. Страна в огне. Гибнут сотни и тысячи афганцев и советские солдаты…

Товарищ О. переводит, Бабрак кивает, приговаривая:

— Шурави-шурави… спасыбо… спасыбо…

И тогда, как обухом по его непротрезвевшей голове, я твердо сказал:

— А вы вот с ним вторую неделю… — переводи! — пьянствуете, никого не принимаете…

Бабрак вскочил, затопал ногами, закричал… У товарища О. посинели губы, руки его задрожали, и он взмолился:

— Прошу вас…

— Переводи дословно: если он, Бабрак Кармаль, не прекратит сегодня же пьянствовать, я немедленно доложу об этом Юрию Владимировичу Андропову, Дмитрию Федоровичу Устинову, и это дойдет и до Леонида Ильича. Переводи! И еще — но это уже для тебя — учти, что ты можешь отсюда вылететь и еще неизвестно, где приземлишься…