Лидия Чуковская - Дневник – большое подспорье… Страница 25

Я ушла. И больше я туда не приду. Всю дорогу я плакала – не от горя, конечно, мне этот человек никто, а из-за нервного потрясения. Я шла пешком и знала, что Шкловский, под влиянием Серафимы Густавовны уже звонит мне.

Чуть я вошла в квартиру, раздался телефонный звонок.

– Лида, это Вы?

Я повесила трубку. Я не хочу больше ни слышать его, ни видеть – даже для Серафимы Густавовны. Пора избавляться от балласта.

Очень себя корю – за истерику, за слезы, после которых я чувствую себя как после тяжелой болезни.

Я не могла позволить этой проститутке в штанах позорить порядочную женщину.

31/VIII 52. По телефону опять позвонил Шкловский. Я не сразу узнала его голос и потому не повесила трубку – вынуждена была принять разговор. Он говорил спокойно, старательно, а я опять кричала. Хотя и видно, что он (и Серафима Густавовна) очень сожалеют о случившемся – я больше к ним не пойду. Я сожалею тоже – с другим выводом. Мне там нечего делать, Виктора Борисовича я не люблю и не уважаю, на литературу гляжу иначе. Зачем нам мириться. Только нервы мне портить, а они и так висят клочками, я не справляюсь с голосом, с почерком.

16/IX 52. Да, об авторе «Слова», о Житкове.

У него в дневнике есть запись примерно такая: «и вот в заборе, в который я колотился головой, коленом, кулаками, вдруг открылась калитка в неожиданном месте и сказали: «ради Бога, войдите» и пр. Это – Чуковский его привел к Маршаку и Маршак выслушав его рассказ, обнял и поцеловал, «так искренно и горячо, что я не сконфузился».

Так, объятием, встретил его Маршак у ворот литературы.

А в 36 г. [на пленуме ЦК комсомола. – Л. Ч. 1980] через 12 лет, Житков использовал тот же образ, но навыворот:

«у дверей детской литературы стоит швейцар и не пущает».

Та же калитка! И тот, кто ему ее отворил, превратился в швейцара, который не пущает…

Вот, что бывает на свете с людьми.

28/XI 52. Малеевка. День несколько кривой, выбитый из колеи: после чая зашел Сельвинский и 2 часа рассказывал о своей новой трагедии. Об Иване Грозном, для кино. Я сказала, что этого героя не люблю. Он очень убедительно мне рассказал о несчастьях, постигших Ивана, о его государственной задаче. Да, это все так, но ведь много есть и других героев с не менее важными задачами и не меньшими несчастьями, и без Малюты.

Однако, задумана у него вся трагедия Иван – Курбский очень интересно.

6/XII 52. Малеевка. Перешла вчера на ночь в другую комнату. Вчера был день конституции – весь день в комнате у Твардовского, рядом со мной, шумели пьяные гости. Я пошла в 11, в 12 – шумят. Я к дежурной сестре. Она заявила, что угомонить их не может. Я взбесилась: Фриду выгнали, милую, тихую Фриду, жене Сельвинского не дали ночевать, жене Гребнева тоже – а гостю Твардовского можно. Меня отвели на другой конец коридора, в комнату 3. Я от злости долго не могла уснуть. Что за демонстративное хамство!

Утром с опозданием спустилась в столовую. Прохожу мимо Твардовского на свое место. Он встал.

– Лидия Корнеевна – сказал он и я, стоя против него вблизи, впервые ясно увидела его глаза – очень светлые, почти белые – я перед Вами должен извиниться. Мы Вас, оказывается, обеспокоили.

Встал и другой какой-то, видно – гость. Но я на него не поглядела.

– Да – сказала я – я даже ушла в другую комнату, так громко Вы пели. Но не в этом дело. Меня оскорбило, что мою гостью выгнали, буквально, а Вашего гостя оставили ночевать. Директор проявляет гибкость – я понимаю – но Вы-то сами как можете это допускать?

– Я ничего не знал – сказал он – что кого-то не допустили. Я в первый раз слышу.

Я села. В столовой было тихо. Все слушали меня. А тут все загалдели – и Сельвинский о жене, и другие.

После завтрака Твардовский еще несколько раз подходил и просил прощения.

8/XII. За обедом Твардовский все заговаривал через мою голову с Зив[145]. Я отодвигалась, молчала. Сельвинский оживился.

– Пойдете после обеда гулять? – спросил Сельвинский.

– Да.

Но когда кончился обед и Сельвинский встал и пошел переодеваться – Твардовский сел на его стул.

– Что Вы на меня волком глядите – сказал он мне. – Неужели сердитесь?

– Нет – сказала я.

Тут он заговорил, какое К. И. прислал ему письмо после «Муравии» и пр. Потом вдруг:

– Вы знаете такую писательницу – Георгиевскую?

– Да.

– Хорошо пишет?

– Очень. Я любила I вариант ее книги – теперь не знаю.

– Это выговор мне?

– Пока еще нет.

– Я дал деньги и договор, потому что верю Т. Г. Габбе, я ее люблю. Она пустым не займется.

– Ну пойдемте ко мне, я стихи буду читать, хотите.

Мы пошли с Зив. Потом вошли за нами Корсаков (глупый, чиновничьего вида человек, который сидит за столом с Твардовским) и Подгорный – интеллигентный, очень вглядывающийся. В комнате почему-то холодно (у всех жара) – окурки.

Твардовский взял тетрадку.

Какой он? Жадный, быстрый, хочет быть простым и демократичным, но так презирает людей, что не может скрыть этого. Говорит комплименты и тут же дает тычка. Смех нехороший – всегда смеется так, словно над похабным.

Читал. Совсем по-новому – совсем стихи – и без той элементарности, которая раньше меня даже в лучших его вещах отталкивала. Нет, это уже в полную силу горечи.

Бросил на середине.

Заговорил о чем-то другом, т. е. что человек должен писать биографическое.

Я сказала Ольге:

– Помните? Я вам про это читала цитату?

– Ах уже читали про это? – зло сказал Твардовский – «Иду читать Монтеня», как говорила одна дама.

– Да, говорила, и сейчас принесу – сказала я.

Я пошла в свою комнату за тетрадкой. Я нашла тетрадку и побежала к Твардовскому.

А он опять:

– Я готов сквозь землю провалиться, что мы тогда с Игорем Сацем помешали Вам спать… Песни пели, дураки.

Я прочла цитату из статьи Блока об «исповедническом искусстве».

Кажется, Твардовскому понравилось.

Он схватил тетрадь и прочел цитаты из Толстого о том, что «надо работать» и что счастье приносит работа, когда она сделана до половины и хороша.

Потом сказал: – Еще почитаю вам.

И начал читать.

9/XII. Сегодня за стеной тихо: Твардовского Анне Наумовне[146] – не удалось уложить в постель. Она следила весь день, чтобы он никого не мог послать за вином. Приехал Казакевич – и остановился по другую сторону от меня – в комнате 12. Анна Наумовна говорит, что предупредила его: если он начнет пить с Твардовским – она их обоих выпишет.