Филипп-Поль де Сегюр - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I Страница 25

Таким образом, считая с литовскими и польскими наборами, Наполеон опирался на 280 тысяч человек, к которым должны были прибавиться еще 150 тысяч, и с этим количеством он намеревался совершить поход в 93 мили — таково было расстояние от Смоленска до Москвы.

Но эти 280 тысяч человек были под командой шести различных полководцев, независимых друг от друга. А самый главный из них, который находился в центре и должен был в качестве посредника придавать известную связность военным действиям пяти других командиров, был магистром мира, а не войны!

К тому же те самые причины, которые уже сократили на одну треть французские военные силы, вступившие первыми в Россию, должны были в гораздо большей степени подействовать разрушительно, рассеять или истребить все эти подкрепления. Большинство из них прибывали отрядами, сформированными во временные походные батальоны под начальством новых, неизвестных им офицеров, которые должны были покинуть их в первый же день. В этих батальонах не было и следа дисциплины, не было ни корпорационного духа, ни жажды славы, а идти им приходилось по истощенной почве, по такой местности, которую климат и время года с каждым днем все больше превращали в суровую, бесплодную пустыню.

Но в Дорогобуже, как и в Смоленске, Наполеон нашел все обращенным в пепел. В особенности пострадал торговый квартал, люди богатые, которых эти богатства могли бы удержать на месте или привлечь к нам. По своему положению они представляли нечто вроде промежуточного класса, зачатки третьего сословия, которое могло бы соблазниться свободой.

Наполеон чувствовал, что он выходит из Смоленска в том же положении, в каком прибыл туда, с надеждой на битву, которая опять была отложена вследствие нерешительности и разногласий русских генералов. Но его собственное решение было уже принято, и он воспринимал только то, что могло поддержать его в этом. Он с ожесточением шел по следам неприятеля, и его дерзость возрастала соразмерно с их осторожностью. Их осмотрительность он называл трусостью, их отступление — бегством. Он старался презирать их, чтобы сохранить надежду!

Император так быстро примчался в Дорогобуж, что вынужден был там остановиться, чтобы подождать свою армию и предоставить Мюрату подталкивать неприятеля. Наполеон выехал из Дорогобужа 24 августа. Армия продвигалась тремя колоннами фронта. Император Мюрат, Даву и Ней — в центре, на большой московской дороге, Понятовский — на правом фланге, итальянская армия — на левом[106].

Главная колонна в центре ничего не находила на дороге, и ее авангард мог подбирать только то, что оставалось после прохода русских. Она не могла уклоняться в сторону вследствие быстрого перехода и недостатка времени. А колонны правого и левого флангов поглощали все по сторонам, не оставляя ничего. Чтобы лучше питаться, надо было бы ежедневно выходить позднее и останавливаться раньше, затем больше растягивать свои фланги ночью, что однако не совсем безопасно, когда находишься так близко от врага!

Двадцать седьмого августа в Славкове, в нескольких милях за Дорогобужем, Наполеон послал маршалу Виктору, бывшему тогда на Немане, приказ отправляться в Смоленск. Левый фланг маршала должен был занять Витебск, правый — Могилев, а центр — Смоленск. Там он должен был оказывать помощь Сен-Сиру в случае надобности и служить точкой опоры московской армии, поддерживая сообщение с Литвой.

Во время этого перехода он разослал множество декретов, и эти декреты должны были попасть даже в самые захолустные французские деревушки. Он хотел казаться вездесущим, наполнять землю своим могуществом, что являлось результатом всевозрастающего честолюбия, которое вначале стремилось к блестящим игрушкам, а в конце концов жаждало мировой империи.

Мюрат толкал неприятеля за Осму, узкую речонку, с не очень крутыми берегами и глубокую, как большинство речек в этой стране, что является результатом накопления снегов; однако крутые берега их препятствуют разливу во время таяния. Русский авангард, защищенный этой преградой, повернулся и укрепился на высотах противоположного берега. Вот по этому-то узкому и мало известному ущелью он решился идти против русских, отважился проникнуть между их позициями и рекой, отнимая у себя всякую возможность отступления и превращая простую стычку в отчаянное дело. И действительно; враги стремительно спустились с высот, оттеснили французов на край оврага и чуть не сбросили туда. Но Мюрат упорствовал и в конце концов обратил свою ошибку в настоящий успех. 4-й уланский полк завладел позицией, и русские перенесли свою стоянку дальше, довольные уж тем, что заставили нас дорого заплатить за небольшое пространство в четверть мили, которое они предоставили бы нам даром в течение ночи.

В самый разгар опасности батарея Даву два раза отказалась стрелять. Командир ее ссылался на свои инструкции, запрещавшие ему, под страхом отрешения от должности, сражаться без приказа Даву. По словам одних, этот приказ был получен вовремя, по словам других, — слишком поздно. Я сообщаю этот эпизод потому, что на следующий же день в Смоленске из-за этого произошла крупная размолвка между Мюратом и Даву, в присутствии императора.

Мюрат упрекал Даву за его медлительность и слишком большую осторожность и за его неприязнь, которая существовала со времен Египта. В своей запальчивости он заявил, что если между ними существует ссора, то они должны ее уладить между собой, а армия не должна от этого страдать!

Даву, раздраженный, обвинял Мюрата в дерзости. По его словам, безрассудная горячность Неаполитанского короля постоянно подвергает опасности его войско, и он бесполезно тратит силы солдат, жизнь и снаряды. В заключение Даву объявил, что может погибнуть вся кавалерия! Впрочем, прибавил он, Мюрат вправе распоряжаться ею, но что касается пехоты первого корпуса, то пока он, Даву, командует ею, он не позволит так расточать ее силы!

Мюрат, конечно, не оставил этого без ответа. Император слушал их, играя русским ядром, которое он толкал ногой. Казалось, будто в этих разногласиях его полководцев было что-то такое, что ему нравилось. Он приписывал эту вражду их усердию, зная что слава — самая ревнивая из всех страстей. Ему нравилась пылкость Мюрата. Так как жить приходилось только тем, что удавалось найти и все тотчас же поглощалось, то надо было как можно скорее справляться с врагом и быстро проходить мимо. Притом же общий кризис в Европе был слишком силен, положение было слишком критическое, чтобы можно было долго оставаться в таких условиях, да и Наполеон испытывал чересчур сильное нетерпение. Он хотел покончить с этим во что бы то ни стало, чтобы выйти из такого положения. Стремительность Мюрата больше соответствовала его желаниям и беспокойству, нежели методическая рассудительность Даву. Поэтому, отпуская их, он тихо сказал Даву, что нельзя соединить в себе все качества и что он лучше умеет сражаться, нежели вести вперед авангард. После этого Наполеон отослал обоих, приказав им лучше сговариваться в будущем.