Филипп Эрланже - Регент Страница 25

Казалось, что сам Господь благословил его восшествие на престол. Осенью 1710 года Филиппу V удалось спасти свою корону: предоставленный самому себе, испанский народ изо всех сил ухватился за мрачного короля, достойного традиций Эскориала[18].

И хотя Стенхоуп вошел в Мадрид, в сердцах испанцев по-прежнему царил король из династии Бурбонов. А тут как раз подоспел со своей армией герцог Вандомский, который в перерыве между двумя попойками разгромил англичан, австрийцев и взял в плен Стенхоупа. Чудо довершило эту победу: умирая, император завещал свою корону эрцгерцогу, который уже давно представлял для Европы бол ьшую опасность, чем Людовик XIV.

И еще одно чудо: королева Англии, много лет во всем слушавшаяся свою воинственную подругу, герцогиню Мальборо, сбросила с себя, наконец, это ярмо, ополчилась против вигов и назначила министра-тори, умеренного консерватора. И однажды утром месье де Торси видит перед собой неизвестно откуда появившегося аббата Гутье, который процветал в Лондоне и время от времени выполнял секретные поручения: «Хотите ли вы мира?» — спрашивает забрызганный дорожной грязью прелат у ошеломленного министра.

Таким образом, в тот момент, когда занималась заря будущего царствования, Франция почувствовала, как разжимаются тиски и вновь появляется надежда. Предварительные франко-английские договоренности были подписаны в Лондоне 8 октября, а 12 января следующего года в Утрехте собирается конгресс, на который только император отказывается послать своих представителей.

Народ, забыв о том, что этим необыкновенным возрождением он обязан постоянству политики Людовика XIV, приписывает все заслуги дофину.

Если герцог Орлеанский хотел возвыситься, он не мог оставаться в стороне от подобных настроений. Его племянница, Мария-Аделаида, всегда любила и защищала его; племянник не желал ему зла, но дофина отпугивали неверие и распущенность Филиппа. Поддавшись еще раз на уговоры Сен-Симона, Филипп начинает вести более скромный образ жизни, следит за своим языком и пускает в ход все свое обаяние. Мало-помалу он приручает принца, и тот привязывается к нему. И среди всех членов суровой, недоверчивой, склонной к жестокости семьи только эти двое великодушно и искренне относились друг к другу, бескорыстно заботясь об общественном благе.

Как и вся Франция, герцог Орлеанский, движимый, правда, более высокими мотивами, снова смотрел в будущее с надеждой.

Седьмого февраля 1712 года супруга дофина, несколько дней страдавшая от приступа лихорадки, не смогла встать с постели. У нее разламывалась от боли голова, а на всем теле выступили какие-то странные пятна. Вытаращив изумленные глаза, Будан, лейб-медик его величества, безуспешно пробует кровопускание, опиум и советует больной пожевать табак.

Как и ее сестра, королева Испании, Мария-Аделаида была из тех эфемерных созданий, что быстро сгорают на огне жизни. Выданная замуж полуребенком, измученная тремя родами и шестью, один за другим, выкидышами, она весело жертвовала собой ради этикета и увеселений, но оказалась беззащитной перед болезнью, в которой ее окружение ничего не смыслило, — перед скарлатиной.

Еле слышно она прошептала: «Сегодня — принцесса, завтра — ничто, а через два дня никто и не вспомнит».

Она умерла 12 февраля на двадцать седьмом году жизни.

Убитые горем король и мадам де Ментенон уединились в Марли. «В моей жизни больше не будет ни одного мгновения, когда бы я не горевал о ней», — писал Людовик XIV, для которого обаяние этой молодой женщины было единственным лучом, освещавшим его мрачную жизнь.

Старая маркиза видела, как рушатся все ее планы на будущее, построенные на дочерней привязанности жены дофина, которую она воспитала. Усталая и отчаявшаяся, она с ужасом чувствует, что весь груз забот о настроении Людовика XIV ложится только на ее плечи. На следующий же день она посылает за Вильруа, другом детства короля, вручает этому поседевшему, но по-прежнему болтливому фавориту ключи от всех потайных помещений дворца. Благодаря скрипкам, благодаря старым сказкам долгие вечера становятся вполне сносными.

Дофин, на лице которого не просыхали слезы, заразился, сидя подле больной жены. И когда он приехал в Марли, его пришлось уложить в постель.

Согласно обычаю, в присутствии фрейлин состоялось вскрытие несчастной принцессы, которое было произведено Буданом и главным придворным аптекарем Фагоном.

Вокруг того, что еще недавно было прекрасным женским телом, столпились дамы в черном, мужчины в париках и очках. Будан был вне себя из-за потери должности лейб-медика. Семидесятилетний и наполовину слепой Фагон объявил, что «субстанция зла сожгла» кровь пациентки. Будан тут же заявляет, что принцессу отравили, и его коллега подтверждает эти слова. И только Марешаль отказывается подписаться под таким диагнозом. Разгорается спор, который становится все ожесточеннее, но никакого света на суть дела не проливает.

Людовик XIV, которому были изложены обе точки зрения, мудро приказывает хранить тайну. Но было слишком поздно. Новость уже облетела жадных до сенсаций придворных, разнеслась по парижским гостиным, лавочкам и тавернам. Вспоминали, что король Испании совсем недавно предупреждал своего брата, что на него может быть совершено покушение. Двое всезнаек рассказывали потрясающую историю о табакерке, будто бы подаренной жене дофина герцогом де Ноай, которую теперь никто не может найти. Посланники строчили гусиными перьями свои донесения: как и ее мать, Генриетта Английская, Мария-Аделаида была отравлена.

И снова зашипели змеиные жала старых врагов. Сколь прискорбно для репутации герцога Орлеанского, что он занимался изготовлением каких-то странных фильтров в лаборатории Гумберта! Как горько вспоминать о его давней дружбе с Фекьером, человеком, когда-то причастном к делу об отравителях!

Но какая выгода принцу совершать это ужасное преступление? Возможно, ответ знает герцогиня де Бёрри, которая всегда так не любила свою золовку и теперь, став первой дамой королевства, с трудом скрывала свою радость.

А тем временем дофин проходил один за другим все этапы болезни, которая унесла его жену.

«О, моя бедная Аделаида! — сказал он. — Как же ты страдала! Господи, сделай так, чтобы страдания эти спасли ее душу!»

И 18 февраля Телемах скончался, горько оплакиваемый всей Францией.

Снова вскрытие, снова разногласия между врачами, снова противоречивые заключения. На сей раз зловещие слухи превращаются в трубный глас. «Партия святых», обезумев от горя, не может поверить в естественную смерть своего идола. Они первыми приняли версию убийства, а за ними — все остальные группировки Версаля, каждая из своих соображений.