Сергей Тепляков - Век Наполеона. Реконструкция эпохи Страница 25

Герои войны по большей части были небогаты и стремились конвертировать славу в деньги разными способами. Так, генерал Михаил Милорадович добивался расположения графини Орловой-Чесменской, обладательницы несметных миллионов отца.

Денис Давыдов юмористически описывал пребывание Милорадовича в Гродно осенью 1812 года при изгнании французов: «Он в то время получил письмо с драгоценною саблею от графини Орловой-Чесменской. Письмо это заключало в себе выражения, дававшие ему надежду на руку сей первой богачки государства. Милорадович запылал восторгом необоримой страсти! Он не находил слов к изъяснению благодарности своей и целые дни писал ей ответы, и целые стопы покрыл своими гиероглифами; и каждое письмо, вчерне им написанное, было смешнее и смешнее, глупее и глупее! Никому не позволено было входить в кабинет его, кроме Киселева, его адъютанта, меня и взятого в плен доктора Бартелеми. Мы одни были его советниками: Киселев – как умный человек большого света, я – как литератор, Бартелеми – как француз, ибо письмо сочиняемо было на французском языке. Давний приятель Милорадовича, генерал-майор Пассек, жаловался на него всякому, подходившему к неумолимой двери, где, как лягавая собака, он избрал логовище. Комендант города и чиновники корпуса также подходили к оной по нескольку раз в сутки и уходили домой, не получа никакого ответа, от чего как корпусное, так и городское управление пресеклось, гошпиталь обратился в кладбище, полные хлебом, сукном и кожами магазины упразднились наехавшими в Гродну комиссариатскими чиновниками, поляки стали явно обижать русских на улицах и в домах своих, словом, беспорядок дошел до верхней степени. Наконец Милорадович подписал свою эпистолу, отверз милосердые двери, и все в оные бросились… но – увы! – кабинет был уже пуст: великий полководец ускользнул в потаенные двери и ускакал на бал плясать мазурку…».

Подвиги вообще имели неплохую покупательную способность. Генерал Коновницын в 1813 году узнав, что дочь Лиза очень хочет стать фрейлиной, писал жене: «а Лизе вензель выслужу, (…) пойду в Данциге на батарею…». То есть, чтобы заслужить для дочки придворное звание, отец брался штурмовать крепостные укрепления Данцига (нынешний польский город Гданьск).

Барон де Марбо вспоминал, как его знакомый Лефрансуа «накануне показал мне письмо, в котором любимая им женщина объявляла, что ее отец будет согласен на их брак, как только он получит чин майора (подполковника). Чтобы получить это звание, Лефрансуа вызвался вести войска на штурм (монастыря святого Франциска при осаде Сьюдад-Родриго – прим. С.Т.). Атака была мощной, оборона упорной. После трехчасового боя наши войска овладели монастырем, но бедный Лефрансуса был убит!..».

Жажда наград приводила и к менее геройской смерти. В 1813 году при осаде союзниками крепости Глогау подпоручик Костромского ополчения влюбился в местную немецкую девушку Фредерику. Подпоручику было 14 лет – видимо, это была его первая любовь. 10 ноября французы пошли на вылазку, которую ополченцы геройски отбили. В главную квартиру отправили реляцию со списком представленных к наградам. Подпоручик, состоявший при дежурном генерале Розене адъютантом, внес в этот список себя, подделав почерк Розена – уж очень хотелось этому подростку покрасоваться перед Фредерикой с Владимиром 4-й степени. Награда пришла, но тут обман раскрылся. Офицеру грозил суд, а пуще того – позор. Он сбежал из армии, девять дней ходил где-то, а 25 мая 1814 года, уже после окончания войны, застрелился недалеко от дома Фредерики.

Иногда подвиги имели объявленную цену. Когда весной 1811 года Мармон отбывал в Испанию, Наполеон сказал ему: «В Испании вы будете хорошо вознаграждены. После завоевания полуостров должен быть разделен на пять государств, управляемых вице-королями с их дворами и всеми королевскими почестями; одно из этих вице-королевств предназначено для вас: идите и заслужите это». Мармон пошел, но не заслужил.

Награды могли быть и совсем необычными. После сражения при Ляхово, где партизаны, объединив несколько отрядов, заставили сдаться в плен целую французскую бригаду, Кутузов послал с реляцией к царю знаменитого уже героя-партизана Александра Фигнера. Как и бывает, гонец, принесший добрые вести, был осыпан милостями: чин подполковника с переводом в гвардейскую артиллерию, флигель-адъютантство… Однако Фигнер как будто не рад. Когда же царь поинтересовался, чего же Фигнеру надобно, тот попросил простить бывшего Псковского губернатора Михаила Бибикова, приходившегося Фигнеру тестем. Бибиков за растрату, настоящую или мнимую, уже несколько лет был под судом, но по просьбе героя-зятя прощен и освобожден от суда и «всякого по нему взыскания».

Бывали и другие занятные просьбы. Например, Михаил Илларионович Кутузов, желая сделать приятное своей жене, во время похода 1813 года по Германии просил у императора Александра разрешения возобновить постановку французских пьес в Петербурге. 19 февраля первый такой спектакль состоялся в доме А. Л. Нарышкина. Княгиня Смоленская при этом сказала: «Я, правда, не меньшая патриотка как всякий, но чтоб французский театр мешал любить свое отечество, я этого не понимаю; Слава Богу, по крайней мере, мы не будем сидеть с мужиками!».

9

Наполеоновские времена стали апогеем эпохи, когда люди жили для того, чтобы хоть чуть-чуть как-то повернуть колесо истории – и одновременно ее закатом.

Самым большим потрясением для всех – и побежденных, и, главное, победителей – оказалось то, что мир после этих удивительных, невообразимых 15 наполеоновских лет вдруг словно кошка встал на четыре лапы. Ничего не изменилось…

Война кончилась, но наступившая эпоха спокойствия удивительным образом не принесла удовлетворения, наоборот, она вызывала реакцию отторжения у этих людей, которые в течение полутора десятилетий годами не вылезали из седла. Пишут, что, например, Остерман-Толстой, уехавший при Николае Первом в Европу, устроил у себя в доме алтарь, посвященный Александру Первому: портреты, бюст императора, медали. (В памятные дни в комнате курился фимиам, из-за чего во время путешествия по Востоку местные жители посчитали Остермана последователем какого-то неизвестного культа). В Ливане Остерман велел высечь в мраморе свои суждения о правлении Александра I и о двадцатипятилетнем «Felicitas Trajana» (счастливом правлении) и прикрепить эту мемориальную доску к ветвям дерева в знаменитой кедровой роще. «Он просто в отношении к России заживо замер и похоронил себя в дне 19 ноября 1825 года», – писал мемуарист. Когда Николай Первый пригласил Остермана на празднование юбилея Кульмской битвы, генерал не поехал. О чем было разговаривать с пигмеями ему, видевшему великанов?! Николай Первый понял это и не обиделся – даже прислал Остерману знаки ордена Святого Андрея Первозванного. Пакет с орденом остался нераспечатанным до самой смерти генерала.