Борис Рудаков - Камера смертника Страница 25

Тогда я отправился к стене корпуса, где углом стояли две лавки и был вкопан бак под окурки – стандартная курилка. Я смолил сигарету за сигаретой и ходил кругами, я не мог сидеть, мои руки ни на секунду не оставались в покое. Вот она, проблема! Не там, за проволокой, решеткой и стальными дверями. Она здесь, она нервно курит, мучается, психует и нарезает круги вокруг урны с окурками. Это я, не созревший духовно, не выросший до размеров человека высокой морали. Это я готов уничтожать их, злорадствующий, что они страдают физически и душевно, а не просто умерли. Это мне плевать на то, что психически страдают те, кто их тут охраняет. Это мне плевать на причины, которые сделали из обычного человека убийцу, маньяка, насильника.

И когда я немного разложил в своей голове все по полочкам, то уселся и стал думать. Я смотрю на них третий день, а инспекторы-контролеры смотрят годами, а про отца Василия я вообще молчу. Может, не надо смотреть на оболочку, а копнуть глубже? Надо еще поговорить с ребятамииз дежурной смены. И с теми заключенными, про которых сказал отец Василий. Не зря ведь он посоветовал.

А ведь как раскусил-то меня вчера старый священник! Как он сказал? «Сам мог на их месте оказаться, только обстоятельства не сложились»? Гордыня, агрессивность. Да, я себя ставлю выше их, я их презираю, а отец Василий считает их за людей. Да еще за людей, заслуживающих сострадания, милосердия, любви, потому что они такие же творения божие, как и все мы остальные. А я готов давить их. Потому что я нетерпим, потому что я, честно говоря, не дурак подраться. И дрался в жизни не раз. И в любой из драк мог… Вот так-то!

Артур, так назовем парня, был самым молодым в смене. И был он большим любителем почитать, поговорить о прочитанном, вообще имел склонность к философии. И я не перебивал его, с интересом слушал точку зрения относительно молодого человека, который несколько лет общается, контактирует вплотную со смертниками. Вещи он говорил интересные, хотя суждения его были несколько инфантильными.

– И еще. Вот вы говорите о западных тюрьмах, о западной гуманности. А, интересно, как бы сейчас отнеслись гражданеВеликобритании к предложению заменить смертную казнь Джеку-Потрошителю пожизненным заключением? – Я промолчал, давая возможность Артуру самому ответить на этот вопрос. Однако парень блистал не столько выводами, сколько констатацией фактов, полагая, что они сами по себе многое значат и о многом говорят. – Я считаю, что вопрос о смертной казни вообще выходит за пределы человеческой морали. Можно ли считать людьми тех особей, которые наслаждаются, расчленяя себе подобных? Может, именно истребление таких индивидуумов и есть один из биологических законов сохранения популяции. Ведь, по-моему, это уже не люди. Не потому, что они за время пребывания у нас потеряли человеческий облик, а потому, что совершили преступление, не имея этого облика.

– Тогда бы в обществе сразу заметили, что они отличаются, что они опасны, – возразил я. – Чикатило вон ни у кого много лет не вызывал подозрений, а ведь вурдалак настоящий.

Очень интересный разговор у меня произошел с начальником дежурной смены. Хотя бы потому, что он оперировал местной статистикой и видел ситуацию немного со стороны. Какой-никакой, а начальник.

– Если посчитать, то у нас на каждого осужденного в среднем приходится по три загубленные жизни. Больше всего жертв на счету террориста. 49 человек. Он один из тех, кто в 2004-м взрывал столичную подземку. Сначала на перегоне между «Автозаводской» и «Павелецкой», полгода спустя – на выходе из станции «Рижская». Семеро осужденных относятся к категории маньяков, девятнадцать официально считаются серийными убийцами. – Поняв правильно мой взгляд, начальник смены рассмеялся. – Бывают парадоксы. Каждый зэк на самом деле – загадка. Что творится у кого из них в душе, понять невозможно годами. Между прочим, террористы, на счету которых десятки трупов, хлопот администрации не доставляют вообще. Видимо, сказывается то, что они приучены к дисциплине и исполнительности еще в бандитском подполье.

– А кто больше доставляет хлопот?

– Больше всего неприятностей доставляют те, кто в обычной жизни старался быть серым и незаметным. Есть у нас один, который в 90-х убил в Москве и Подмосковье 18 мужчин и женщин. На контакт шел неохотно, лукавил, изворачивался.

– Скажите, а почему администрация спецучастка разрешает беседовать не с каждым осужденным? – задал я провокационный вопрос.

Начальник смены посмотрел на меня как-то странно и усмехнулся.

– Тут много причин… – наконец ответил он и опять замялся.

– Инструкции, – кивнул я понимающе. – Что написано пером, то не вырубишь топором.

– Ну, они тоже не с потолка писаны! К террористам доступ только с ведома ФСБ. А что касается остальных, то тут нашему штатному психологу виднее. Сегодня вы с ним побеседуете, а завтра он в петлю голову сунет. Тут дело в психике… хотя скажу по секрету, что и руководство со своими интересами замешано. Кто-то за идиота может сойти по причине собственной некоммуникабельности, зажатости, а то и крайне невысокого интеллекта. В сочетании с расшатанной психикой картина будет полной. Зачем такая слава по стране?

– А кто наиболее общительный, кто охотно идет на интервью?

– Наиболее общительные те, кто с высшим образованием, бывшие военные, менты.

– Понятно. А, скажите, на ваш взгляд, есть польза от визитов к осужденным отца Василия?

– Ох ты! – закрутил головой начальник смены. – Ну, вы спрашиваете! Тут в душу-то каждому не залезешь, а видимость… она разная бывает. Кого-то мы, конечно, как облупленного знаем, а кого… Тут ведь какая ситуация – с одной стороны, многие заключенные верующие, а с другой стороны, как я думаю, они считают себя верующими. А может, в большинстве случаев они специально стараются казаться верующими. Мы считаем, что общение со священником или посещение местного храма – это способ хоть как-то разнообразить собственное существование. Выпусти многих таких истово верующих на волю, и куда вся их вера денется? Большинство же за старое возьмется.

– А как часто у вас происходят попытки суицида?

– Я тут работаю уже девять лет, – пожал плечами начальник смены, – при мне только один случай был. А вообще, как у нас считается, попытка покончить с собой – первая реакция психики на изменение среды обитания. Полтора-два года, а потом они привыкают к новой обстановке, адаптируются. Я, например, часто слышу, что, мол, хоть такая, а жизнь. Что бы там ни говорили, а мне кажется, что у них со временем приходит и полное осознание содеянного. Понимаете, просидеть много-много лет и не надеяться выйти – тут поневоле задумаешься о причинах, о том, что сам виноват. И тогда, кстати, многие начинают терять человеческий облик, медленно превращаются в растения. Может, поэтому среди тех, кто долго сидит, по пальцам можно пересчитать тех, которые вообще могут связно формулировать свои мысли.