Адольф фон Эрнстхаузен - Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 Страница 25

Когда нас на следующее утро разбудили часовые, то прежде всего нам на память пришли слова из одного из рассказов о Мюнхгаузене: «До чего же сладко спится в наших дежурных касках!» Проведя ночь в летних палатках, каждый из нас чувствовал себя особенно свежим и полным сил. Наше хорошее настроение было слегка испорчено, когда мы обнаружили, что в течение ночи наши находившиеся вне палаток рюкзаки несколько полегчали. И лишь мой адъютант смотрел на события философски:

– Да не смотрите вы так мрачно на все это, примите позицию старых фронтовых свиней: это сделал не кто-то из нас, стало быть, это работа конкурентов. Считайте, что эти ребята заполучили то, что им так не хватало. И они это недостающее просто «организовали». Такие уж здесь обычаи.

У меня лично пропала моя старая горная шапка, которую я узнал бы из тысяч подобных. Нитман уступил мне свою шапку, поскольку считал, что военный врач может обойтись чем попало, тогда как командир всегда должен быть в форме.

Поскольку на земле не росло никакой зелени, наши солдаты взобрались на деревья, чтобы наломать зеленых ветвей с листьями для пропитания наших мулов. Через некоторое время с вышины раздалась довольно гармонично исполняемая песня «Матросы на высоких мачтах». Ее исполнитель не обратил никакого внимания на наши протесты. Когда он спустился на землю, я сразу же оценил его исполнительское искусство в три дня нарядов вне очереди. Проштрафившийся оказался весьма прилежным обер-ефрейтором, который тут же предстал перед унтер-офицером за назначением нарядов.

К сожалению, наших мулов не удалось удержать от громких выражений протеста даже под угрозой внеочередных нарядов. Они аккуратно выстроились в линию, но, как только один из них услышал, что в его чаше плещется причитающийся ему утренний питьевой паек, ему тут же пришло в голову, что порция ему маловата. Он открыто выразил свой протест раздирающей уши какофонией. Прошлось срочно удовлетворять и всех его коллег, так что в течение четверти часа лесные окрестности оглашались тирольским пением с переливами в исполнении наших четвероногих друзей. Далекие горы подхватили это переливчатое эхо.

– Теперь про нас не знает только ленивый, – сказал я и направился в палатку капитана Лангензее, чтобы обсудить с ним сложившуюся ситуацию.

Спешно назад

Оказалось, что мы углубились на двенадцать километров в тыл за главной линией обороны русских, которая проходила поперек маршрута наступления нашей дивизии. Дорога, проходящая через перевал, была здесь единственной связью русских с их тыловыми частями, а в случае поражения – единственным путем к отступлению. По этой свободной коммуникации противник должен был сообщаться с остальными частями, и именно здесь мы решили организовать засаду на него. Уже самым ранним утром офицерский дозор егерей был отправлен для рекогносцировки местности в районе нашего вероятного боя с врагом. Я со своей стороны выделил им в помощь обер-лейтенанта Герда Мейера, одного обер-вахмистра и двух солдат, которые получили задание определить огневые позиции, с которых орудия во время отступления противника могли вести наиболее действенный обстрел. Этот разведывательный дозор пока еще не вернулся. Также посланный предыдущим днем в ущелье реки Цице для обеспечения флангового боевого охранения егерский взвод, с которым вместе пошел командир 1-й батареи, пока еще не пробился к нам. Наши попытки связаться с ним по рации также остались безрезультатными. По радиосообщениям из дивизии с началом светового дня наступление развивалось, однако, принимая во внимание неожиданно сильное сопротивление врага, говорить о захвате вражеских позиций пока еще не приходилось. Нам же не оставалось ничего другого, как только ожидать новых приказов.

– Было бы куда лучше, если бы могли выступить одновременно, – заметил Лангензее. – Если мы ничего не предпримем, то скоро сами будем атакованы. Я уже велел свернуть палатки и отдал приказ ротам занять боевые позиции.

– А я велел оседлать вьючными седлами караван мулов. После этого погрузка на них пойдет куда быстрее.

Неслыханное напряжение воцарилось в нашем лагере. Нас угнетало понимание того, что это предприятие, начавшееся как легкая прогулка под пение птиц, легко может закончиться катастрофой. Военные успехи последних месяцев явно сделали нас излишне самоуверенными. Мы недооценивали русских, ошибочно предполагали их сопротивление сломленным. Теперь они стояли здесь, вполне готовые отразить наступление нашей дивизии, которая до этого могла достать самого дьявола из ада. Но если удар нашей дивизии и в самом деле был подготовлен неверно, это значит, что мы стояли здесь на уже потерянных позициях, как сказал мой адъютант, еще переживая наши «прыжки в высоту».

Вскоре после 14.00 мы получили по радио приказ немедленно возвращаться, поскольку удар дивизии оказался неудачным.

Нашего разведывательного дозора по-прежнему не было. Да и его уже можно было не ждать, поскольку мы все слышали несколько отдельных выстрелов. Из этого следовало, что и враг уже достаточно близок. Я отдал распоряжение немедленно грузить орудия и готовить колонну вьючных животных к выступлению. Когда я снова подошел к Лангензее, чтобы сообщить ему о готовности выступления, мы заметили расположенные вокруг нас полукольцом огневые точки пулеметчиков и снайперов. Неприятель был уже здесь и пытался взять нас в окружение. Однако дорога к перевалу была еще свободна. Лангензее, не потеряв спокойствия, мгновенно оценил обстановку:

– Пожалуйста, господин майор, со всеми вьючными животными грузитесь и непременно сегодня к вечеру уходите к форту II. Я попытаюсь здесь еще какое-то время удерживать позиции, чтобы прикрыть ваш отход и дождаться разведгруппу.

– Все ясно. Колонна, марш!

Несмотря на винтовочные выстрелы и свист пуль, марш колонны начался без какой-либо поспешности. Отдельные группы колонны проследовали мимо меня в установленном походном порядке. Я назначил офицера батареи, одного из надежнейших моих подчиненных, прикрывать нас огнем, а сам поспешил встать во главе растянувшегося подразделения, поскольку отдавал себе отчет, что неприятель может сделать попытку перехватить нас где-нибудь уже на дороге. Для решения пехотных задач мы постоянно имели в своем распоряжении орудийную прислугу. Пять из них я отправил в качестве левого флангового охранения, поскольку там я мог предполагать параллельное преследование колонны под крутым откосом. Это фланговое прикрытие имело задание сопровождать колонну на таком расстоянии от нее и на такой местности, чтобы предотвратить неожиданное нападение неприятеля. Вражеское нападение во время марша на почти беззащитную колонну вьючных животных могло бы привести к полному ее уничтожению. Пятеро солдат из орудийных расчетов выполнили свое задание явно ценой своей собственной жизни. Мы слышали оживленную перестрелку, однако ни один из них не вернулся обратно. Их самопожертвование произвело на врага впечатление, преследование прекратилось. Мы могли в любом случае больше об этом не думать. О трагедии, разыгравшейся там, в густых зарослях, можно было только догадываться. Мне пришло в голову, что эти пять солдат вполне можно было бы сравнить со спартанцами у Фермопил. Они так же пали все до последнего человека, чтобы спасти куда большее число своих боевых товарищей – и выполнить приказ.