Валерий Демин - Лев Гумилев Страница 25

Из Берлина, уже в сентябре, он прислал Эмме довольно-таки обстоятельное письмо с обнадеживающей влюбленную женщину концовкой: «<…> О моей жизни ничего веселого не скажешь. 3 часа в неделю я обучаю любознательных офицеров истории и литературе, а прочее время они обучают меня, кажется, с равным неуспехом. Европа надоела до чертиков. Читать нечего, говорить не об чем. Пишите чаще. <…> Целую Ваши ручки и Вас. Leon». Однако впереди ждала совсем другая женщина…

Нельзя сказать, что Гумилёв прошел войну без единой царапины. Во время боев в Польше при минометном обстреле кусок доски попал ему в переносицу; в результате у него появилась горбинка на носу, напоминающая природную горбинку у его матери. Сразу после демобилизации Лев Николаевич вернулся в Ленинград. Город еще не оправился от ужасов блокады. То тут, то там маячили остовы разбомбленных или уничтоженных пожаром домов, многие окна были забиты досками, на улицах немноголюдно. Однако раны и опустошения, нанесенные войной, не смогли уничтожить красоту града Петрова. На ум сами собой приходит стихи, написанные еще в Норильске:

Так вот он, мой Город знакомый,В браслетах лебяжьих мостов,В вуале туманной истомы,В венце воспаленных крестов,И в блеске Невы, окаймленнойХолодной осенней зарей.А я, бесконечно влюбленныйВ твой голос, в твой камень живой,Вдыхая морских испаренийПьянящую сердце струю,В любой голубеющей тениДыханье свое узнаю.В отчетливых абрисах зданийУзоры мечтаний моих,Осколки забытых желанийВ граните твоих мостовых.И я ли осмелюсь не битьсяЗа гордое счастье твое?Я Дух этой дивной столицы,А город мой — тело мое.

Демобилизованный солдат с котомкой за плечами и двумя боевыми медалями на груди («За взятие Берлина» и «За победу над Германией») не спеша и с удовольствием прошелся по знакомым улицам от вокзала до Фонтанного дома, где его ждала мать, недавно вернувшаяся из Ташкента (с сыном она не виделась почти шесть лет). Анна Андреевна в слезах обняла и расцеловала Лёву. Они проговорили всю ночь и не могли наговориться после стольких лет разлуки. Первая жена Пунина А.Е. Аренс умерла в эвакуации, и в квартире в Фонтанном доме освободилась комната, которую Лев Гумилёв и занял.

Утром он пошел в университет, где декан исторического факультета, известный ученый В. В. Мавродин встретил его ласково и приветливо, называя «Лёва», но, главное, разрешил на выбор: или поступить на очный, или на заочный, или сдать экстерном экзамены, за 4-й и 5-й курс. Лев выбрал последнее и за полтора месяца сдал десять экзаменов по всем недостающим предметам и защитил диплом. Характерная деталь: на комплексный экзамен по общественным дисциплинам, включавший все три составные части марксизма-ленинизма, высоко эрудированный экстернарий явился больным, с сорокаградусной температурой и, к удивлению строгих преподавателей, заявил: «Я хотел бы отвечать стихами!» — «Позвольте, — нахмурились экзаменаторы, — какие стихи могут быть по диалектическому материализму и истории партии? Что за вопросы в вашем билете?» — «"Закон отрицания отрицания" и "Народничество в революци­онном движении"». — «Так что же?» И тридцатитрехлетний студент без запинки прочел стихотворение Николая Заболоцкого, раскрывающее преемственность в развитии и главу из поэмы Бориса Пастернака «Девятьсот пятый год», где рассказывалось о народнических истоках Первой русской революции. Экзаменаторы по достоинству оценили оригинальный ответ…

После получения университетского диплома Гумилёв успешно сдал вступительные экзамены в аспирантуру Института востоковедения. Он приступил к занятиям, а летом вновь поехал в археологическую экспедицию под руководством любимого профессора и старшего друга М. И. Артамонова. Все вроде бы складывалось как нельзя лучше. Но 14 августа 1946 года было принято и опубликовано печально знаменитое постановление ЦК ВКП (б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"», содержавшее критику Анны Ахматовой и некоторых других советских писателей. Началась беспрецедентная травля поэтессы: ее исключили из Союза писателей, лишили продуктовых карточек и возможности публиковаться. В официальных инстанциях от нее отвернулись все — от начальников до секретарш. С ней перестали здороваться, а кое-кто, завидев издали опальную советскую Сафо, воровато оглядываясь, переходил на другую сторону улицы.

На повестке дня совершенно определенно стоял вопрос о скором и неизбежном аресте Ахматовой. Ее обвиняли не только в антисоветских настроениях и аполитичности творчества, но и в деятельности в пользу английской разведки, о чем свидетельствует рассекреченное в 90-е годы XX века заведенное на нее досье спецслужб. Некоторые знакомые Анны Андреевны давно уже были завербованы органами государственной безопасности и регулярно информировали их обо всем происходящем в ее окружении. Власти и карательные службы были прекрасно осведомлены о содержании сохраняемого в памяти поэтессы антисталинского цикла стихов «Реквием», большинство из них Ахматова время от времени читала вслух, как она считала, доверенным лицам. Крамольные стихи лучше всякой политической агитки разоблачали репрессивный режим, а тот, естественно, не допустить подрыва собственного авторитета.

Опале Ахматовой предшествовал ряд событий, на первые взгляд никак не связанных с происходящим. Но только на первый взгляд… В начале апреля 1946 года квартиру Анны Ахматовой в Фонтанном доме посетил сотрудник британского посольства сэр Исайя Берлин (1909—1997) (в будущем теоретик либерализма и автор ряда философских эссе), приехавший на пару дней в Ленинград с культурными целями. Он родился в России, откуда в 1919 году в десятилетнем возрасте эмигрировал вместе с родителями в Англию, где получил британское подданство. И. Берлин был искренним поклонником творчества Анны Ахматовой, хорошо знал некоторых ее близких друзей, оказавшихся в эмиграции (в частности Бориса Анрепа, которому она посвятила много стихов и подарила на память самый драгоценный свой талисман — «черное кольцо»). В свою очередь Ахматова восприняла визит до этого совершенно незнакомого человека как некий символ, вскоре превратившийся в ее «Поэме без героя» в образ предсказанного «Гостя из будущего ».