Владимир Зворыкин Зворыкин - Мемуары изобретателя телевидения Страница 25

Обнаружив, что в моих документах отсутствует разрешительная пометка первого патруля, красноармейцы под охраной препроводили меня в здание вокзала, сдав с рук на руки тому самому человеку, который велел мне оставаться в вагоне.

Дальше всё было предсказуемо. Со связанными руками под конвоем меня перевезли в центр города в здание гостиницы, превращённой большевиками в тюрьму. Здесь содержались бывшие офицеры и все, кто подозревался в сочувствии белочехам. Люди вели себя по-разному: кто-то нервно расхаживал по комнате, кто-то колотил в дверь, требуя немедленного освобождения, кто-то сидел, обхватив голову руками, безропотно покорившись судьбе.

Через несколько дней мы узнали от охранника, что царь Николай II, находившийся под арестом здесь же, в Екатеринбурге, но в другом здании, расстрелян вместе со своей семьёй. Что и говорить, это вызвало панику среди заключённых. Практически каждую ночь из нашего «номера» кого-то уводили – то поодиночке, то группами. Мы не знали – куда, но никто из этих людей не вернулся. Теперь стало ясно, что их просто расстреливали.

Вскоре меня вызвали на допрос. Шинель на мне была без погон, но со значком инженера на отвороте. Когда-то он вызывал уважение, но теперь чуть меня не сгубил. Постучав по нему на удивление холёным ногтем, следователь в кожанке сказал: «Вижу, что царский офицер. Погоны срезал – и думаешь, не раскусим? К чехам пробираешься?» Я объяснил, что был призван на службу царским правительством во время войны, имею младшее офицерское звание, демобилизован независимой украинской армией и теперь направляюсь в Омск по поручению промышленного кооператива в качестве радиоинженера. Всё это я подкрепил соответствующими документами, которые следователь брезгливо отбросил. «Бумага, – сказал он. – Только и проку, что горит хорошо». После этого он принялся задавать мне всевозможные каверзные вопросы, в том числе и про радио, о котором имел весьма смутное представление, ибо до войны работал дантистом. Очевидно, моя техническая подкованность возымела определённый эффект: после допроса меня вернули в камеру «на доследование».

Тюрьма, меж тем, полнилась слухами о продвижении Чешского легиона. Что-то рассказывали вновь прибывающие арестанты, что-то додумывали сами заключённые. За окнами то и дело вспыхивала беспорядочная пальба. Никто не сомневался, что перед отходом красные нас расстреляют, поэтому мы задумали побег. Договорились напасть и разоружить охранников, когда те принесут нам еду. Но минули сутки, а в камере так никто и не появился. Мы начали колотить в двери, затем выбили их, обнаружив, что охранников в тюрьме нет. Чехи вошли в город.

Часть заключённых немедленно высыпала на улицу и бросилась врассыпную. Оставшиеся решили ждать прихода чешских солдат. Кто-то распустил слух, будто чехи направляют «политических» в монастырь, обеспечивая их всем необходимым. Перспектива вновь оказаться запертым (пусть и в келье, а не в камере, под охраной монахов, а не красноармейцев) нисколько меня не прельщала. Я вышел в город и пошёл куда глаза глядят. Никогда не забуду ощущения необъяснимой беспричинной радости, охватившее меня от сознания того, что я вновь свободен. Даже отсутствие денег и чемодана с вещами, отобранных в тюрьме, не отравляли этого удивительного чувства.

В городе продолжались перестрелки. Кто-то спасался бегством. Кто-то, наоборот, ликовал. Вскоре меня остановил чешский патруль – человек пять рослых, прекрасно обмундированных солдат, которым я кое-как сумел втолковать, что не имею к красным никакого отношения. На моё счастье, один из этой пятёрки, сержант, говорил по-немецки. Услышав, что я инженер, он тут же сказал, что до войны работал механиком на заводе «Шкода». Я вспомнил, что один из моих однокурсников по окончании института уехал работать в Плзень[58], и спросил, не знакомы ли они часом. Сержант сказал, что знакомы. За разговорами мы дошли до его части, где меня покормили и дали переодеться. Затем по моей просьбе сержант договорился об отправке меня в Омск, где власть находилась в руках Временного сибирского правительства, враждебного большевикам[59].

В Омске я первым делом нашёл представительство кооператива, направившего меня в эту поездку. Встретив необычайно тёплый приём, я стал убеждать руководство в необходимости наладить регулярное получение конструкторских данных из Америки и предложил свою кандидатуру в качестве агента. Со мной согласились, даже готовы были снабдить деньгами на поездку, но имелось одно серьёзное затруднение. В окрестностях Омска шли непрекращающиеся бои между различными вооружёнными группировками. Все выезды из города были блокированы.

В то время в Омске находился профессор Иннокентий Павлович Толмачёв – известный геолог и один из инициаторов создания Полярной комиссии[60]. Он планировал научную экспедицию по сибирским рекам Иртышу и Оби с последующим выходом в Северный Ледовитый океан. Узнав о моём намерении добраться до США, Иннокентий Павлович предложил составить ему компанию. «Это, конечно, неближний путь, но, боюсь, в нынешней ситуации единственно возможный», – сказал он. Так неожиданно для себя я стал участником полярной экспедиции.

План был такой: сперва доплыть до Обдорска[61] на небольшом пароходе, предоставленном Толмачёву нашим кооперативом (за это мы обещали распространять продукцию кооператива в отдалённых селениях). Затем пересесть на морское судно и, обогнув полуостров Ямал, выйти к северной оконечности острова Вайгач. Там работала гидрологическая метеостанция, с которой велось наблюдение за дрейфующими льдами в проливе между островами Вайгач и Новая Земля. Дважды в год к ней подходил ледокол, на котором Толмачёв рассчитывал добраться до Архангельска.

Перед отъездом я получил дополнительное задание. Специальным декретом Временное сибирское правительство уполномочило меня передать в российские посольства Лондона или Копенгагена (а при необходимости, и Америки) запрос о предоставлении мне фондов на покупку необходимого оборудования для оснащения местной радиостанции. В то время радиосвязи в городе не было, хотя со дня на день ждали прибытия оборудования и специалистов из Франции.

В конце июля 1918 года наш пароход вышел из Омской гавани, взяв курс на Северный Ледовитый океан. Общество на борту подобралось отменное. Я тесно сошёлся с профессором Толмачёвым, и нашу дружбу, начавшуюся в экспедиции, мы пронесли через многие годы. Помимо нескольких членов кооператива и судовой команды, в группу входил также ихтиолог, изучавший состав и численность промысловых видов рыб. Благодаря его исследованиям и расторопности кока на ужин нас всегда ожидало какое-нибудь изысканное рыбное блюдо.