Тома Фрэсс - 9 жизней Антуана де Сент-Экзюпери Страница 25

Ему захотелось присоединиться в Северной Африке к генерау Ноге, желавшему продолжать борьбу. 20 июня он прилетел в Алжир на «Фармане 220», который был, как он сам потом признается, «почти украден». Этот самолет превратился в подобие Ноева ковчега. В него набилось примерно сорок человек. В основном это были пилоты. Они сидели сзади рядом с клеткой, в которой находились птицы и собака одного из членов экипажа. Впереди, на месте второго пилота, сидела Сюзанна Торрес, бывшая журналистка и будущая жена генерала Массю. Посреди всего этого беспорядка ее поразила выдержка пилота. Она потом написала: «Спокойствие Сент-Экзюпери удивило меня. В царившем вокруг возбуждении он сохранял самообладание снисходительного взрослого человека на фоне колготни детей»[51]. Для того чтобы показать ей, что его шкура закалена в испытаниях, он с хитрым удовольствием без остановки говорил ей о воздушных авариях и об итальянских истребителях, которые в Средиземноморье гоняли французские самолеты так, что болты вылетали, как пробки от шампанского. Конечно, их самолет долетел, и 21-го числа, так или иначе, он приземлился в Оране вместе со всем грузом и пассажирами. Там он получил приказ немедленно присоединиться к его авиагруппе, базировавшейся в Алжире.

Он должен был передать еще одно послание. Да, он хотел продолжать борьбу. Но нужно было не запутаться с противником. Уже сейчас он выступал против де Голля, который делил французов, а он не хотел быть кем-то «из Франции», он хотел быть «самой Францией». Для Антуана де Сент-Экзюпери существовал один враг – нацистский режим. В этой войне он делал ставки на историческом и философском уровне, и он один это так воспринимал. Для него вопрос не стоял так – победа любой ценой. Многие потом захотят и еще до сих пор хотят объявить победу торжеством одного рабства над другим. Это предчувствие приводило его в отчаяние. В письме другу он писал: «Мне невероятно грустно. Многие вещи, слишком многие, вызывают у меня тошноту. Мне плохо, и в этом болоте я мучаюсь. Я сделал, что мог, но этого так мало. Я в отчаянии». Продолжить борьбу, да, конечно же, но где? Как? И с кем? Все эти вопросы приводили его в уныние.

27 июля он выполнил последний полет перед демобилизацией, имевшей место 31-го. Авиаотряд 2/33 будет распущен, а его самолеты сданы – в соответствии с условиями перемирия. Маленький человечек, которым он любил представляться, нарисованный на салфетках или на углах стола, изменился. В посвящении, которое он сделал Рене Гавуаллю в «Планете людей», он выглядит измученным, потерянным. А рядом он написал: «Это я демобилизован и неуверен в будущем».

5 августа он прибыл в Марсель. Нелли де Вогюэ ждала его на платформе, чтобы отвезти в замок Аге. Там «дядюшка Папу» тепло приветствовал его, но атмосфера изменилась. Не было больше смеха, песен и карточных фокусов. Его племянница Мирей потом отмечала, что он выглядел «обеспокоенным и отстраненным». Потому что в течение всего месяца августа, что он находился в Аге, он был растерян. Поражение оказалось таким внезапным, что ему было трудно найти свой путь в новых условиях. Трудно распознать своих союзников в распаде всего того, что делало жизнь сладкой. Все тянули его за рукав, чтобы перетащить на свою сторону и обогатить тем самым свой лагерь. Жан де Вогюэ, его бывший одноклассник по лицею Боссюэ, голлист с самого начала, который в самое ближайшее время станет членом Национального военного комитета, учрежденного Национальным советом Сопротивления, стремился всеми средствами заставить его присоединиться к «человеку из Лондона». Но он отказался. Тот же ответ был и для друзей типа Гастона Бержери, которые хотели, чтобы он присоединился к режиму Виши, где ему обещали важный пост. Он боролся, чтобы иметь право, чтобы выразить самого себя, как же ему было существовать в режиме цензуры? Проявления антисемитизма, шедшие со стороны правительства с первых же дней, позволили ему увидеть все еще яснее. Вишисты решили проводить жесткую политику. С другой стороны, он не имеел никакой симпатии и к этому самопровозглашенному генералу, хотя и колебался, а присоединиться ли к нему.

Так почему бы ему было не уехать в Соединенные Штаты, чтобы попытаться выдернуть американцев из их безумного невмешательства? В мае он уже направил им свое «Письмо американцам». Он пытался обозначить свою позицию, утверждая, что нужно бороться за человека, а не за что-то иное. Так он оказался в Соединенных Штатах. Он рассматривал свое будущее вмешательство как Крестовый поход. Он шел в него с упорной решимостью, ничего не забывая о том, что творилось во Франции. В «Военном летчике» он написал: «Свидетельство я уношу с собою – это образ пылающего Арраса». И он уехал, ответственный за «невидимые глазу побуждения», будучи гарантом этой «исконной цивилизации», останки которой он тащил на себе на глазах у всего мира. Он уехал, шепча молитву: «Завтра мы уйдем в ночь. Только бы моя страна дожила до той поры, когда снова наступит день!»

«Но вот пришло время тебе встревожиться: ты видишь – жестокий тиран уничтожает людей. Ростовщик держит их в рабстве».

Глава 9. «Человеческий муравейник»: растворимый мир

Лиссабон – Нью-Йорк – Монреаль – Бевин Хаус – Маленький принц – Добродетель роботов

ЗНАЧИТ, НУЖНО УЕЗЖАТЬ. Раз он не может присоединиться к генералу де Голлю и не желает ни в коем случае участвовать в зверской политике режима Виши, он иначе будет общаться со своими. Он останется рядом, рядом с сожженными деревнями, с людьми, которых бросили в страшном беспорядке на дорогах Франции. Он будет нести в своем сердце сирены, которые нарушают ночную жизнь провинциальных городов. Его единственный багаж – это чемодан и черная тетрадь, скрепленная упругой резинкой, с рукописью, которую он уже тогда называл своей посмертной работой. Это «Цитадель». Но он все еще сохранял тысячу связей с родиной.

5 ноября 1940 года он покинул Францию, чтобы попытаться добраться до Соединенных Штатов. Первым городом на его пути был Алжир. «Аэропосталь» и кофе с Мермозом после ночных дежурств – это теперь лишь воспоминания. Он измерял расстояние, которое отделяло героическую эпоху, которую он знал, от той, где все развязано, где все разобрано на части. Следующие этапы его путешествия – Танжер, затем Лиссабон. Он останется почти на месяц в португальской столице.

Этот город привел его в отчаяние, и его страдания и несчастья там удвоились. Создавалось впечатление, что там вокруг одни лишь фантомы, призраки ушедшей эпохи. Лиссабон отвергал все из того ужаса, что назревал и уже показывал себя на улицах, полных славы прошлых веков, как будто немецкие эскадрильи могли отступить перед этими театральными декорациями. Вечером он поехал в Эшторил и, стоя рядом с казино, смотрел на всех этих людей, что бежали, словно зайцы, отказавшись от каких-либо страданий на земле. «А теперь в двух шагах от меня казино Эшторила каждый вечер наполняли привидения. Неслышные «Кадиллаки», притворяясь, будто им есть куда спешить, подкатывали по мельчайшему песку и высаживали их у подъезда. […] Я глядел не с возмущением и не с насмешкой, но со смутной тревогой. Так тревожно бывает глядеть в зоологическом саду на последних потомков какой-нибудь вымершей породы». В самом деле, куда идут все эти люди? Его печаль, его тоска происходили из чувства одиночества, от отсутствия кого-то, с кем можно было бы поговорить о том, что его увлекало, из-за того, что никто не мог понять цивилизацию, ради которой он будет готов отдать свою жизнь.