Владимир Юрков - 5. Командировки в Минск 1982-1985 гг. Страница 25

22 Вагонзак — вагон для перевозки заключенных, в память о использовании сталинскими палачами переселенческих вагонов появившихся при Столыпине, для транспортировки арестованных.

Я заметил, как от них отделился один человек и направился к платформе. Мне показалось, что он идет именно ко мне. Не прошло и минуты, как он легким прыжком перескочил через перила платформы и подошел совсем близко. Стало видно, что он разительно отличался от тех, кого я видел прежде. Хоть видел — это крепко сказано — ведь в полумраке были заметны только силуэты. Тогда скажем так — его силуэт резко отличался от остальных. Во-первых, он был выше. Может и не намного, но держался на удивление подтянуто, в отличие от остальных, что на взгляд прибавляло ему роста. Во-вторых, он был иначе одет — по-городскому. На нем были немешковатые брюки и куртка по фигуре, а не ватник с чужого плеча.

"Браток! Не подскажешь ли который час, а то я тут со своими гавриками так закрутился, что и часы не заводил. Теперь не знаю сколько до поезда осталось? А у них ведь и часов-то нет" — обратился он ко мне. Мне сразу резанула по ушам фраза: "который час", которая выдавала в нем воспитание, если уж не столичное, то, по крайней мере, областного центра. Обычно простой народ произносит: "скоко время?" или в лучшем случае: "сколько времени?"

А он продолжал: "Вот хотел с автоподзаводом купить, да фиг их у нас купишь, надо в Москву ехать, а я не успеваю никак — работа!"

С автоподзаводом — подумал я — ничего себе. Такие часы рублей пятьдесят-шестьдесят стоят, а то и поболе. Фартовый пацан. У меня тогда были позолоченные часы и без автоподзавода, но я их покупал в комиссионке и они стоили всего сорок восемь рублей.

Я ответил. Он поблагодарил и, встав под станционным фонарем, начал крутить стрелки. Не знаю почему, но я остановился и молча стоял рядом. Мне почему-то не хотелось уходить. Пацан, видимо, почувствовал какую-то неловкость в наступившем молчании и заговорил первым.

Он рассказал, что едет с бригадой строить Удомельскую атомную станцию и по профессии он — вербовщик — который ездит по деревням и набирает людей на стройки. Работа тяжелая, поскольку все уверяют, что хотят работать, а на деле, либо хотят получить деньги на выпивку, либо любой ценой сбежать от осточертевших жен, матерей, детей и от мерзостей деревенской жизни. А ему такие не нужны. За что неоднократно с ним пытались разобраться "по-свойски" обиженные отказом мужики. Но ему это не впервой, так как он офицер, попавший "за речку", где его немного, как он выразился, "подранили", теперь работающий в атомной энергетике и сражаться привык.

Я удивился тому, как у него так складно получалось говорить — речь его струилась ручьем. Вроде бы и простонародная, устная, не письменно-книжная, зато удивительно красиво и аккуратно сложенная. Я заметил ему, сказав, что он говорит прям, как пишет. На что он усмехнулся и сказал, что разговор в его профессии — самое главное. Он ведь — вербовщик. Ему ведь уговорить надо, а хорошего работника с места сорвать сложно. Кочуют-то, в основном, бездельники и пропойцы. Просто есть в некоторых людях авантюрная жилка, которая дремлет до поры до времени где-то там — в потемках его души, и если ее разбудить, то завербовать его пара пустяков и из него получится отличный работник

Мы закурили. Времени до отправления моего поезда было предостаточно, а его поезд отправлялся еще и позже моего, поэтому торопиться было некуда и мы продолжили беседу.

Неожиданно для меня самого, разговор у нас получился очень задушевный. Почему-то мы рассказали друг другу то, что, вероятно, не рассказывали даже самым близким людям. Видимо, что-то такое объединяющее промелькнуло между нами. Возникло невесть откуда взявшееся понимание. Мы разговаривали друг с другом так, как будто бы были знакомы с пеленок, хотя на самом деле, познакомились меньше часа назад. Я слышал о любви с первого взгляда, но никогда с подобным не встречался. А у нас, насколько я понимаю, возникла дружба, нет, даже не дружба, а братство с первого взгляда.

Он был старше меня на пять лет, поэтому мне казалось, что я общаюсь со старшим братом. По ходу беседы я несколько раз ловил себя на том, что хочу ему сказать: "а помнишь?", но тут же осекался, вспоминая, что мы едва знакомы. Но от этого ощущение внезапно возникшего братства не исчезало, а, наоборот, только становилось крепче.

Мы болтали, а я смотрел на него и думал о том, что с таким парнем можно было бы подраться с целым кварталом. Достаточно было встатьо прядом и выкрикнуть: "Ну, кто на нас, с братом!" Я ведь моложе его. А мне всю жизнь не хватало старшего друга, товарища, мужчины, того, в кого я бы мог безраздельно верить, чтобы не страшась идти по жизни; того, кто бы подсказал, правдиво, по-мужски, и правильное слово, и правильное дело. Ведь я вырос, и без отца, и без старшего брата, с одной только матерью. Я испытал на себе весь идиотизм материнской любви и заботы. А ему, видимо, очень не хватало того, кто бы впитывал тот опыт, который он накопил за свою, хоть и недолгую, но довольно бурную жизнь. Детей у него еще не было, да и жены тоже, а ведь тридцать лет — это возраст, когда уже пора начинать делиться тем, что познал23. Наверное это и сблизило нас.

23 Интересно, что и Христос, и Будда, и Мухаммед начали пророчествовать в возрасте старше 30 лет, Будда в 35, Мухаммед в 40.

Время пролетело незаметно, я даже разогрелся за дружеской беседой и перестал ощущать холод, как вдруг услышал отдаленный гудок. Электричка — подумал я и глянул на часы — до моего отправления оставалось четверть часа.

"Ну вот и мой поезд" — сказал я и, впервые за эти два часа, замолчал. Повисла какая-то оглушительная тишина, нереальная, воистину театральная, показушная. Но она была! И мне стало страшно, поскольку я понял, что наше случайное братство сейчас закончится и закончится навсегда. Мы никогда уже не увидим друг друга… Никогда! Я ощутил, что теряю близкого человека. Друга… нет… не друга, а все-таки, брата.

Он тоже молчал. Молчал и вертел сигарету в руках. А потом прикашлянул, качнул головой и сказал: "Поехали со мной в Удомлю! А?"

Я этого ожидал и боялся! Одна моя часть говорила: "Да! Поехали! Начнешь новую жизнь, перечеркнув все, что у тебя было раньше. Табула раса судьбы. Боятся нечего — с тобой будет старший брат — надежная рука рядом". Но другая часть противоречила: "куда тебе на стройку, тебе уже двадцать пять и ты никогда толком не работал, не работал физически, не работал с людьми, и особенно — с простыми людьми. Ты не выдержишь. Не выдержишь работы, не выдержишь тягот кочевой заунывной жизни, сдашься, сломаешься, завалишь работу, а потом сбежишь, опозорив человека, который в тебя поверил". Да… ситуация… действительно — и хочется, и колется, и мамка не велит. Я оказался промеж двух стульев.