Александр Каневский - Смейся, паяц! Страница 26

Одному из героев серии моих эксцентричных рассказов, самому худому и подвижному, самому энергичному и неуёмному, я дал имя – Хачик.

Миша Рисман провёл всю жизнь во сне: во сне учился, во сне сдавал экзамены, во сне защитил диплом. Он был уверен, что все это ему приснилось, поэтому говорил медленно, тягуче, ходил плавно, не делал резких движений, чтобы не проснуться. Так он и прошёл сквозь жизнь, в полусонном состоянии: окончил институт, продвигался по службе, встречался с друзьями, эмигрировал в Америку… Только два раза его жена Неля разбудила его, чтобы сделать двух детей, и он снова продолжал спать. Когда я слышу в трубке его тихий, постельный голос, я понимаю, что он всё ещё досматривает сон, который снился ему в институте.

Есть люди, которые всю жизнь остаются детьми, есть люди, которые рождаются старичками. Таким был Гарик Лапицкий, уже лысеющий, уже седеющий, с ранними морщинками на лице, тщедушный, с тонкой шеей, со скрипучим старческим голосом.

Весёлый молодой старичок, постоянный участник всех наших тусовок (особенно, если там были девушки), он хотел казаться неотразимым обольстителем и регулярно рассказывал о своих любовных победах.

Мы с наигранным любопытством расспрашивали его о подробностях, и его несло:

– Позвонил человек, попросил бросить пару палок, я пошёл и бросил три – пусть одна будет ей назавтра!

Не выдержав, мы начинали хохотать: надо было видеть Гарика и представлять его в роли «палкобросателя»!.. Но это не мешало нам любить его, славного и забавного. Бывая в Киеве, я непременно встречаюсь с ним. Он сейчас выглядит лучше, чем в молодости: наконец, дошёл до своего пикового возраста и чувствует себя прекрасно.

Не могу не упомянуть Эрика Оськина, маленького, шустрого, с постоянно смеющимися глазами. Это о нём я написал в одном из журналов «Цап-Царап»:

«…Куда девался Эрик Оськин?

Он выпал сквозь петлю в авоське»

Эрик уже тогда был фанатичным любителем сауны, которую он регулярно, по субботам, посещал вместе с тремя друзьями, с солёной рыбкой и водочкой. С годами это превратилось в одну, но пламенную страсть. Он и его партнёры взрослели, старели, но не пропускали ни одной субботы. Сауна настолько вошла в его жизнь, что он, даже в самые голодные годы на Украине, отказался уехать в сытую Канаду, куда настоятельно звал его младший брат, уже устроенный там и благополучный.(«Как я могу бросить свою команду?») Забегая вперёд, скажу, что и по сей день, получая нищенскую пенсию, на которую прожить невозможно, он, всё же, умудряется подсобрать несколько грошей на бутылочку, на рыбку и спешит в сауну, как на праздник. Я уверен, что когда-нибудь дирекция этого заведения поставит ему памятник при жизни за преданность и верность.

ВПЕРЁД, В НОВУЮ ЖИЗНЬ!

Всё. С самыми близкими институтскими друзьями я вас познакомил, а теперь вперёд, дальше, в самостоятельную жизнь! Вместе с дипломами нам выдали стипендию за два летних месяца плюс подъёмные от тех организаций, которые нас ждали.

У меня получилась очень приличная сумма, я с удовольствием её тратил, но ехать не спешил, хотя там меня ждали к первому сентября. Вместо Кзыл-Орды махнул в Сочи, пробыл там две недели, потом вернулся в Киев и весь сентябрь проводил прощальные вечера с друзьями и подругами. Где-то в начале октября, наконец, мы выехали в Москву. Мы – это я и Аллочка, выпускница Строительного института, с которой в последние месяцы я закрутил очередной роман.

В Москве мы прожили двое суток, дотратили все оставшиеся деньги, и мои, и её. После этого я пошёл к своим родственникам, одолжил у них деньги на билеты, на Курском вокзале посадил Аллу в её поезд Москва – Ашхабад (у неё было туда направление), и спустя два часа тоже сел в поезд и отправился в город с вожделенным двойным названием Кзыл-Орда.

В те годы в Среднюю Азию ездили поездами, потому что самолёты туда летели небольшие, с четырьмя-пятью промежуточными посадками. Поездом было дольше, но надёжней. Кроме того, я всегда любил поезда, а к самолётам относился с недоверием. (Наверное, именно поэтому, чтобы избавить от самолётобоязни, Господь, впоследствии переселил меня в Израиль, где основное средство общения с внешним миром – самолёты!) На вторые сутки за окном расстелилась безразмерная степь, потом – жёлтая полупустыня, за ней – оранжевая пустыня. Я изучал географию страны из окна вагона, поезд пересекал страницы атласа. В вагоне было полно пассажиров, шумно, жарко, пьянно и весело. Постепенно пассажиры выходили, вагон пустел. На четвёртые сутки вышел и я – мы прибыли в Кзыл-Орду. Настроение у меня было ужасное: в вагоне, в справочнике-путеводителе по Средней Азии, я прочитал, что в Кзыл-Орде расположен самый большой в стране лепрозорий – мне это сразу не понравилось! Дело в том, что я очень мнительный и когда при мне говорят о какой-то болезни, я тут же обнаруживаю признаки этого заболевания у себя в организме, вплоть до гинекологии. А тут: лепрозорий, прокажённые – кошмар! Это же ничего нельзя взять в руки, нельзя пить газировку на улице, нельзя поцеловать девушку – всюду будет подстерегать зараза! Я стоял у вагона, ветер мёл пыль, песок хрустел на зубах… Вдоль вагонов шёл путевой обходчик, постукивая по колёсам. Когда он подошёл к моему вагону, я увидел, что его голова периодически дёргается, очевидно, он страдал от нервного тика. Но я это воспринял, как явный симптом проказы, вскочил обратно в вагон, подошёл к проводнику и взмолился:

– Довези меня до Алма-Аты, у меня ещё осталось три рубля – я тебе поллитру куплю.

– Ехай, – разрешил проводник, – всё равно в вагоне уже никого не осталось. А поллитру разопьём вместе.

И я поехал в Алма-Ату – в конце концов, тоже город с двойным названием!

Наутро мы прибыли. Я сдал чемодан в камеру хранения, пересёк перрон, вышел на привокзальную площадь и обалдел от многоцветной красоты этого города: улицы в осенне-золотых тополях; горы, окружающие город, покрыты ещё зелёной травой, а их вершины уже в белых снежных папахах, а над всем этим – густо-синее небо. И, самое главное: масса молодых девичьих лиц! Причём, красивых, экзотичных, ведь здесь смешалось много национальностей: казахи, узбеки, русские, корейцы, и немцы, и французы, которые были когда-то сосланы сюда и здесь прижились. А главное, меня удивило их количество – они шли, одна за другой, как на параде, как на конкурсе красоты. (Потом мне объяснили, что во время войны сюда было эвакуировано много ВУЗов и часть из них осталась в Алма-Ате.)Я, как боевой конь, услышав зов трубы, забил копытом и рванулся за двумя хорошенькими девчушками, проходившими мимо, очевидно, причастными к музыке, потому что у каждой в руке были ноты в футляре.

– Девчонки, помогите попасть на главпочтамт.

– У вас там свидание?

– Надо дать родителям телеграмму, чтоб денег прислали. А свидание у меня здесь, с вами – специально из Киева приехал.

Они улыбнулись и повели меня по тополиному проспекту, вдоль журчащего арыка, мимо многочисленных цветочных клумб… Пока дошли до почтамта, мы уже были друзьями и перешли на «ты».

– А где ты будешь ночевать? – спросили они, после того, как я отправил телеграмму.

– Ещё не знаю. Мне бы только сегодня где-то перекантоваться, а завтра получу деньги и что-нибудь сниму.

– Пойдём к нам. – И они повели меня к себе, в общежитие музыкального училища, где жили только девушки, и в этом раю, среди поющих и играющих гурий, я прожил целую неделю.

Комендантша подозревала, что в общежитии ночует какой-то тип, но поймать не могла: меня передавали из комнаты в комнату. В те дни на экранах с огромным успехом шёл фильм «Убийство на улице Данте», где впервые появился молодой Михаил Козаков, ещё с шевелюрой. Девочки нашли между нами какое-то сходство и присвоили мне его экранное имя – Шарль. В общежитии был всего один электрочайник, который, как и я, кочевал из комнаты в комнату. Впоследствии, мои гостеприимные хозяйки признались, что меняли меня на чайник. («Дадите чайник – отдадим Шарля»)

Через восемь дней, обласканный и похудевший, я собрал весь свой гарем и заявил:

– Всё, девчонки, пора устраиваться на работу. Сегодня – прощальный банкет! – и вытащил из сумки несколько бутылок.

Мы наполнили чайник вином, долили водки, накидали туда гвоздику, фрукты, ягоды, закипятили всё это, обозвали получившееся пойло пуншем, и всю ночь пили и подпольно веселились, подливая в чайник всё новые порции вина.

Как мне потом рассказали, бедняга-чайник после этого пиршества долго не мог выйти из запоя и ещё неделю выдавал хмельной кипяток.

Назавтра я пришёл в министерство культуры, заглянул в приёмную министра – там никого не было. Я постучал в большую массивную дверь, ведущую в кабинет.

– Можно?

– Заходите! – с лёгким восточным акцентом ответил министр. Это было ещё то, святое время, когда к самому большому чиновнику можно было прийти без предварительной записи. Я вошёл в кабинет, поздоровался, подошёл к столу, вынул из сумки свои первые публикации в газетах, характеристики, рецензии на пьесу и разложил их на столе.