Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин Страница 26

«Что же тебя, такую молоденькую, занесло в эту компанию?» — с жалостью подумал журналист, хрустнул пальцами. Вслух же произнёс совсем не то, что хотел сказать:

   — Очень приятно!

Дежурная фраза, дежурная схема поведения.

Из-под столика, покрытого дорожной салфеткой, Распутин достал бутылку вина с блёклой старой этикеткой, показал журналисту.

   — Это вино было сделано в те годы, когда родители нас с тобой ещё и не замышляли, а может, и ещё раньше. Видишь, даже буквы от времени стёрлись. Люблю это вино. Тебе, Надюш, налить? — Распутин покосился на гимназистку.

   — Немного.

   — И то хорошо, — одобрил Распутин, глянул в окно, за которым плыло одинокое вечернее поле с густыми рядами зелени и хилым зубчатым леском, обрамлявшим дальний край, ткнул туда рукой: — Вот за что надо выпить — за землю русскую, за мужика, который ковыряется в ней, за зерно, что прорастёт и станет хлебом.

   — Хорошая мысль! — похвалил журналист.

   — Эх, Лександра Иваныч! — неожиданно растроганно проговорил Распутин. — У меня этих мыслей полон черепок, — он стукнул себя пальцами по голове, — не вмешаются, переливают через край. И всё для простого мужика, всё за него — я жизнь свою за него не пожалею! — Распутин снова ткнул пальцем в окно, за которым тихо уплывало назад зелёное молчаливое поле. — За то, что он землю эту обиходил, бросил в неё зерно, заставил жить! И всё вот этими вот, — он показал журналисту одну руку, свободную, левую, — такими вот руками обиходил. Выпьем за русского мужика!

Выпили. Гимназистка выпила тоже — она, похоже, вообще не любила отставать, маленькими глотками опустошила стопку, вытерла губы ладонью — в ней было сокрыто что-то очень детское, доверчивое, нежное, требующее защиты, и журналист, ощущая в себе отцовскую жалость, чуть было не сделал к ней движение, чтобы прикрыть её? защитить от Распутина, но укололся о твёрдый, недобрый взгляд «старца». Ему показалось, что Распутин всё понял, и журналист решил увести разговор в сторону, поднял стопку, чтобы резное стекло поймало тёмный вечерний свет.

   — Доброе вино, — похвалил он.

Распутин, выдержав паузу, отозвался:

   — Плохих не держим!

   — Когда пьёшь вино, главное — не вкус, а послевкусие, то, что остаётся на кончике языка. Последнюю каплю надо прижать языком к нёбу и послушать её. Вкус этой капли и будет вкусом вина. Марсала всегда имела сложный вкус. Мадера — тоже. Вы, я слышал, мадеру любите?

   — Люблю.

   — Это вино с многослойным вкусом. В нём много чего есть: и жжёная хлебная корочка, и сушёная груша, и ещё что-то, не имеющее, по-моему, названия.

   — Главное — варенья нет, — вставил Распутин, — не люблю, когда в вине — варенье. Не вино тогда это, а сироп.

   — Да, варенья в ней нет, — согласился журналист.

   — А ты, я вижу, специалист по этому делу, — сказал Распутин и добавил с непонятным выражением в голосе, то ли одобряя, то ли порицая: — Лександра Иваныч!

   — Нет, — не согласился с Распутиным журналист, — просто я наблюдательный человек. Это же моя профессия — видеть, запоминать, описывать. Я слышал, Григорий Ефимович, что вы собираетесь организовать газету? Вроде бы и название уже есть — «Народная газета»?

   — Что, разве плохое название? — Распутин смял бороду, подёргал её, потом пальцами расчесал, словно гребёнкой, уложил на груди. Руки у него всё время находились в движении, не лежали на месте, — Верно, я собираюсь основать газету, хотя название ещё не придумал. А что, «Народная газета»... А? Звучит неплохо. Я думал даже такое название дать: «Специально для народа». Не очень-то вкусно, проволокой отдаёт, но зато верно. Пойдёшь ко мне работать? — Распутин сощурился, отодвинулся от гимназистки и в упор глянул на журналиста.

Тот выдержал взгляд и спокойно поставил пустую стопку на столик.

   — Я уже работаю.

   — Буду платить больше!

   — Разве в деньгах дело?

   — Верно, не в деньгах. Я считаю — в грамоте. Какая моя самая большая беда и забота, а? Грамотёшки маловато. Поднабраться бы грамотёшки — и можно делать и газету, и книги, и даже целое издательство. Но ничего, ничего, грамотёшку я всё равно одолею, поднатужусь, подтяну ремешок на мозгах и одолею. И главное дело моей газеты будет борьба с пьянством. Я в молодости пил, очень пил, а потом понял, что это беда.

Александр Иванович вспомнил, что одна из газет напечатала приметную фразу Распутина, которую тот несколько раз произнёс, встречаясь в Покровском со своими односельцами: «Я был пьяница, табакур, потом покаялся, и вот видите, что « из этого вышло!»

Впрочем, в Покровском его хоть и уважали, но считали за своего. Впрочем, Тюмень его тоже принимала за своего и особо высоко не поднимала. Чужим он был только в Тобольске.

   — Значит, не пойдёшь ко мне в газету? — Распутин насмешливо сощурился.

   — Не знаю. Не готов к предложению.

   — А жаль! — искренне огорчился Распутин. — Мне нужны будут такие люди, как ты. И чтобы мозгой шевелить умели, и чтоб обаяние было. Непривлекательный человек — это непривлекательный человек, он многого не сделает. Особенно в таком деле, как это, — Распутин выразительно поводил по воздуху пальцем, изображая перо.

В купе всунулся молодой гражданин, которого журналист раньше не видел, — коротенький, с толстыми ногами, в жёлтых скрипучих туфлях, с золотой цепью через весь живот, в серой тёплой шляпе. Рыжеватые усы распущены, топорщатся воинственно, как у гусара.

   — Григорий Ефимыч, ничего не нужно-с?

   — Принеси ещё бутылку марсалы.

   — Слушаюсь! — Рыжеусый вскинул к шляпе два пальца и исчез. Это был, как понял Александр Иванович, секретарь или нечто — некто — в этом роде. Через три минуты он снова появился в купе, держа в руке запылённую бутылку марсалы. — Прошу-с!

   — Молодец! — похвалил Распутин. — И года не прошло!

   — Обижаете, Григорий Ефимыч, — укоризненно произнёс молодой гражданин, протягивая бутылку Распутину.

   — А кто пробку выбивать будет? Я?

   — Слушаюсь! — Рыжеусый вновь исчез из купе.

   — Хороший человек, способный, — Распутин покачал головой, — ловкий, вёрткий, услужливый, но... Но! — Он поднял указательный палец. — Всегда в человеке есть какое-нибудь «но», и мешает оно, мешает... Как танцору толстые каблуки! Главное «но» наше — лень! Но! — Распутин поднял указательный палец ещё выше. — У меня тоже есть своё «но». Люблю я этого парня, душой привязан к нему и менять на другого не буду.

За стеной хлопнул глухой выстрел — способный молодой человек благополучно выбил пробку из тугого обжима горлышка. В коридоре сочно запахло старым вином.