Людмила Гурченко - Мое взрослое детство Страница 26

А Лара хорошая. И я ее обязательно научу петь. И мама у нее неплохая. Ведь у нее глаза сияли, когда я пела. Но я решила какое-то время к ним не ходить.

«Надо людям дать передых».

Вскоре около моего дома меня поджидал Юра. Он сообщил, что у них с Ларой день рождения. Они меня приглашают. «Только мама просила тебя прийти пораньше!». Все-таки я молодец! Терпение — великое дело. Значит, они меня любят. Значит, я им нужна.

Теперь: что надеть? Ну, надеть платье с бантиками. А вот на голове у меня будет точно такой же малиновый бант из парашютного шелка, как у Лары. А что подарить? Я обшарила всю нашу квартиру, перерыла все ящики с тряпками — ничего нет! Можно попросить у тети Вали перо или белый веер... Но, во-первых, она не даст. А в-вторых, зачем он Ларе и Юре? Они же не собираются быть артистами. Тем более что у них один день рождения на двоих.

И тут я увидела, как мы идем с папой и мамой по желтой песочной дорожке, вокруг много-много цветов... Это было перед войной... Но где?

Мы гуляли по Ботаническому саду. Он тянется параллельно Клочковской и вниз от сада Шевченко. Папа восхищался цветами, мечтал о собственных розах, о земельке. Он бы выращивал виноград и делал свое вино. А еще лучше бы развести пчел. Папа всегда мечтал по-крупному. А мама напевала песню, которую она в то время очень любила. Папа «приставал» к маме, а она как бы отталкивала его. Но на самом деле то и дело с удовольствием к нему прижималась. Я за ними наблюдала и слушала мамину песню:

Наш уголок нам никогда не тесен...

Я часто во время войны видела эту нашу прогулку по Ботаническому саду, слышала запах цветов... И когда в «Осени» я пою:

Наш уголок нам никогда не тесен,                                                                                         Когда ты в нем, то в нем цветет весна.Не уходи, еще не спето столько песен,Еще звенит в гитаре каждая струна... —

я представляю нас троих на желтой песочной дорожке, а вокруг — много-много цве­тов. И весна!

 Рано утром я отправилась в тот Ботанический сад за цветами. Наверное, это и есть «детство»: город разрушен, а Ботанический сад так и должен благоухать розами, сиренью, желтыми песочными дорожками.

Когда я добежала до сада, мне показалось, что я попала совсем не туда. Вся тер­ритория сада была изрыта окопами, траншеями, рвами и лунками от бомб и снарядов. Всюду валялись осколки, каски, колеса, зенитки и пулеметы кверху дулом, патроны...

 Одни патроны мне очень понравились. Я давно их заприметила. Длинные, с зеле­ными, малиновыми и желтыми головками. Если цветную головку пули обвязать пла­точком, подрисовать глаза и рот, то получится матрешка.

 Но сейчас мне нужны были цветы. Только их нигде не было. Одна зелень, одни уродливые кусты, ничего пестрого. Я обошла чудом уцелевший красный кирпичный дом — бывший административный корпус сада, а может, лабораторию, и увидела около ограды куст шиповника с еще сохранившимися розовыми цветочками. Исколо­лась, но обобрала весь куст — до единого цветочка! Дома поставила цветы в ведро. Мамы, к счастью, не было, и — к Ларе и Юре.

Они еще спали. Клавдия суетилась в прихожей около керосинки. Задумызался фруктовый торт. Я принесла воду, почистила яблоки. Потом проснулись дети. На тум­бочках их ждали подарки, обвязанные ленточками. Но было решено развернуть сюрп­ризы при гостях, к двум часам дня. Все таинственно, загадочно, все так ново и инте­ресно...

Я к ним относилась так чисто и преданно, что ни разу у них ничего не попроси­ла!.. Ничего не украла, хоть и очень хотелось попросить и было что украсть... Нет! Нет, и все!

 Уже было все готово. Клавдия пошла себя приводить в порядок. Лара и Юра, с бантами на груди, расставляли на столе тарелки, раскладывали по две вилки, по два ножа и по одной большой ложке поперек тарелок... Каждому по бокалу и по сал­фетке, продернутой через колечко... У нас в доме такого никогда не было. Я все «мо­тала на ус». Когда я вырасту и буду зарабатывать деньги, обязательно папочку буду кормить вот так красиво за столом — с салфетками, бокалами, колечками.

Я тоже побежала домой. Быстро помыла руки, ноги, надела платье с бантиками. Заскочила к тете Вале. Она завязала мне малиновый бант прямо надо лбом — там были самые длинные волосы, и он крепко «сидел». Когда тетя Валя отвернулась, я быстренько попудрилась ее голубой пуховкой. Взяла букет шиповника и осторожно понесла его через дорогу, чтобы не осыпался. Первый раз в жизни я шла к кому-то на день рождения!

Уже в парадном я почувствовала, что все в сборе. Я услышала голоса и друж­ный одобрительный смех. Ясно, что Клавдия демонстрирует куклу с закрывающимися глазами. Потом я зашла в темную переднюю. Кто-то на пианино играл чудесный вальс. Я его знала — папа его «разучивал». Это «Елка» Ребикова...

 Я стояла с букетом, в платье, с бантом на голове, и была очень счастливая, была уверена, что сегодня «выделюсь», буду петь, всем понравлюсь...

 — Молодец, Сереженька. Умница. А теперь для меня «Жаворонка» Глинки, по­жалуйста!

 Мне хотелось посмотреть на Сереженьку, и я заглянула в комнату. Из гостей там было двое взрослых, мальчик лет десяти и «Сереженька» — детина лет четырнадцати. Целый Сергей, а не «Сереженька».

 Клавдия меня увидела, вскочила и быстро вышла ко мне в переднюю, закрыв за собой дверь.

— Какая умница, детка, что пришла.

— А как же! У Лары такой праздник!

   — Это нам? — она взяла букет, поморщившись. — Ай-ай-ай, какие колючие...Зачем же столько, деточка?.. И тут же положила цветы на кухонный стол. Она похвалила «мой вид» и попросила немного ее «здесь подождать».

Клавдия говорила со мной так, будто мы с ней сегодня не виделись. Вот стоит ведро воды... Я его сама принесла — сегодня. Я ничего не понимала, только чувство чего-то недоброго подкатывалось к горлу. Зашла Клавдия и опять прикрыла за собою дверь. В комнате было тихо...

В руках у нее была тарелка с яблочным тортом, нож и вилка. Она поставила тарелкуку на стол, отодвинула букет шиповника, потрепала меня по затылку. Я кивала, улыбалась, а когда увидела нож и вилку, сказала, что могу торт съесть и руками — "Зря вы беспокоитесь». Она вышла к гостям. В передней было темно. Свет шел сверху из окна в комнате.

Я сидела, смотрела в стену и ничего не видела. Даже запаха торта не чувствовала. Обыкновенный пирог. Я вышла... не плакала... все омертвело...

«Тогда» начиналось то, чего я так боюсь и сейчас. Все неестественное и фальшивое, вежливые и красивые слова, в которых нет правды и к которым не придерешься, — эти слова расточают каждому, ничего не чувствуя, пока от тебя есть польза, — это все не мое. Я это ненавижу. Если потом на улице я встречала кого-то из той семьи, я проходила мимо, как будто мимо столба или дерева. А они вежливо кивали, здоровались... А потом перестали.