Василий Ливанов - Путь из детства. Эхо одного тире Страница 26

Между школами — мужской 170-й и женской 635-й был небольшой пустырь. Вот на этом пустыре наш спортсмен нередко тренировался в беге. Делал он это обычно в начале учебного года, в сентябре. Место подходящее: родная школа рядом, да еще и девочки из окон своей школы смотрят.

Вот и бегал он по пустырю кругами, легко одетый и в спортивной обуви.

Мы, одноклассники, нередко за его тренировками наблюдали, что доставляло бегуну явное удовольствие.

Однажды, когда он в очередной раз пробегал мимо, Пиня крикнул:

— Студень, а я тебя обгоню!

Такой легкой возможности отличиться на глазах у всех спортсмен, конечно, не ожидал. Условились, что станут рядом и на счет «три» пробегут полный круг.

— Раз, два… три!!!

Я и сейчас вижу их обоих. Студень бежит, слегка пригнувшись, ритмично выбрасывая вперед ступни.

А Пиня, вопреки всем известным правилам бега, несется, всем телом отклонившись назад, едва не падая на спину, с бешеной быстротой перебирая ногами, словно гоня перед собой колесо. При этом надо заметить, что, в отличие от Студня, Пиня был в пальто и ботинках, а надвинутая на глаза кепка раздулась на бегу пузырем.

Не знаю, может быть, тогда Гладковым был открыт никогда и никем еще не испробованный способ бега?

Но нашего чемпиона он обогнал! Почему это случилось, так и осталось для всех загадкой. Наверное, характер, как сказал бы мой дед Николай Александрович.

Что касается деятельности нашей пионерской дружины, то ничего не запомнил, кроме спортивных соревнований на первенство школы среди пионеров и очень тоскливых пионерских собраний, на которых разбирались наши успеваемость и поведение.

Сохранился дневник, нет, не школьный с отметками, а тот оригинальный, который, начиная с шестого класса, стал вести Мани — Олег Ряшенцев.

Вот записанное Мани одно из выступлений нашего одноклассника на собрании пионерской дружины:

«Я несерьезно относился к учебе, и в результате получилось, что я получил много нежелательных отметок. Я решил, что нужно обращать внимание только на эти предметы, и в результате получил еще много нежелательных отметок…»

К шестому классу мы, ученики, обратили внимание на то, что наш классный руководитель, преподаватель литературы Антонина Николаевна Бурова… как бы это сказать… В общем, Мани стал записывать в свой дневник некоторые ее высказывания:

— Воспитывайте в себе культуру: встретишь что-нибудь — запиши.

— Каждый кричит, орет, давит друг друга и готов стать преступником, чтобы только получить свое пальто. (После наблюдений в гардеробе.)

— То, с чем боролись лучшие люди России, вы должны жадно впитывать.

— Вы вредно политически настроены, вы проводите вредную политическую линию. Вы — политические преступники.

— Комсомольцы наседают на Менделевича и что-то делают.

— Ты представляешь из себя ужас при появлении в обществе!

— Сказать подлость — надо знать, где сказать и когда сказать.

— Я была занята, а вы встали на путь отсталых малышей.

— По почерку определяется внутреннее содержание человека. По твоему почерку можно определить, что ты — не человек.

— Болеешь часто — значит, нужно что-то сделать.

— Вы выйдете в жизнь, прицепитесь за что-нибудь и сорветесь…

— Всякую полученную двойку нужно использовать, как большое вдохновение для достижения лучшего!

— В буржуазном обществе женщина — предмет наслаждений, а у нас — товарищ по работе.

Тем не менее за годы учебы мы свыклись с Антониной Николаевной, а перечитывая ее высказывания, я не стал бы сегодня их комментировать.

В нашу первую школьную зиму здание плохо отапливалось, мы сидели за партами, не снимая верхней одежды. Некоторые ученики ждали блаженной минуты, когда раздадут школьный завтрак: упругий, как резина, бублик и круглую, почему-то всегда слякотно-мокрую конфету, эдакий леденец со сладкой начинкой.

В классе были ребята, которым этот бублик с конфетой заменял обед. И первые четыре года наш класс вел всего один учитель — наша Антонина Николаевна.

Учительское дело — обоюдоострое.

Не только учителя следят за успехами и поведением своих учеников, но и ученики придирчиво наблюдают за манерой поведения учителя во время урока, отслеживая каждое слово, и по-своему реагируют на учительские просчеты.

Авторитет учителя — здание хрупкое.

Начиная с пятого класса мы стали изучать иностранный язык — английский.

Наша новая учительница, высокая, тощая дама с брезгливой гримасой на лице, принялась обучать нас разбираться в отсчете времени по-английски. И первый ее урок прошел бы тихо, мирно, если бы она несколько раз не произнесла слово «циферблат», которое у нее прозвучало как «цифербляд».

Она закончила урок, очевидно мучаясь в догадках, отчего английские слова вызывают в классе такое нервное оживление. На следующем уроке реакция на действительно комичный просчет учительницы не заставила себя ждать.

Стремясь как-то утихомирить класс, англичанка сменила тактику. Она дала нам задание переписывать из учебника столбцы английских слов и обозначать против каждого слова русский перевод. Пока ученики корпели над тетрадками, англичанка, выйдя из-за учительского стола, молча простаивала, глядя в окно.

Учительский стол примыкал вплотную к среднему ряду парт. Стоя у окна, учительница сначала не обратила внимания, что парты среднего ряда одновременно подвинулись вперед, переместив стол в направлении классной доски. После второго перемещения она, повернувшись, внимательно всматривалась в обстановку и, видя, что ученики прилежно трудятся, а перемещение стола ей, очевидно, померещилось, опять отвернулась к окну.

В третий раз коллективный рывок был самым энергичным, учительский стол накренился и упал бы, но уперся вместе со стулом в классную доску.

Скандал с участием классной руководительницы и директора школы был большой, но лично никто не пострадал, просто ученикам из среднего ряда, всем, без исключения, поставили по поведению тройки за четверть.

В шестом классе ввели новый предмет — физику.

Учитель был очень пожилой человек в потертом костюме. Если вызываемый к доске ученик начинал путаться в ответе, то физик говорил: «Умен, как дядя Семен» — и безжалостно влеплял двойку в журнал.

У нас в классе было двое однофамильцев — Комаровых, Вова и Саша, и сидели они рядом на задней парте. Вова был спортивного склада, а Саша — вялый и мечтательный. Их прозвали Самец и Самочка.

На одном из уроков физики, воспользовавшись удаленностью своей парты от учительского стола, Комаровы поставили на сиденье шахматную доску и принялись за скрытую игру. Но опытный учитель заметил их хитроумное безобразие и вдруг, выскочив из-за стола с быстротой, в нем совершенно неожиданной, оказался над партой Комаровых, стал сгребать шахматные фигуры и засовывать их себе в карманы пиджака.