Борис Земцов - Зона путинской эпохи Страница 26

Очередная месячная зарплата взбесила – всего 80 рублей. При самом приблизительном подсчете, с учетом выполненной работы и расценок, которых никто не отменял и не снижал, это, в лучшем случае, – 30–40 процентов от ожидаемой суммы. Попытка обратиться за разъяснениями к мастерам «промки» уже традиционно окончилась ничем. Мастер нашей смены майор Р. (кличка Наркоман), отведя глаза в сторону, понес знакомую чепуху о перепутанных нарядах, ошибках бухгалтерии и т. д. Старший мастер лейтенант М. (кличка Малец, он же Подлец) даже и глаза не прятал. Нагло глядя в упор, процедил: «А чо, там разве что не так, вроде все по документам…».

«Бесполезно здесь права качать», – абсолютно уверены по этому поводу те, кто сидит здесь хотя бы три-четыре года. Поясняют, демонстрируя знания многих нюансов, что заработать что-то на «промке», по крайней мере на нашем участке, даже теоретически невозможно. Львиная доля заработанных нами денег от нас отчуждается, проще сказать, воруется на текущие нужды администрации. «Текущие нужды» – отдельная тема. Здесь и минимальная, чисто формальная зарплата «мертвым душам» – тем арестантам, кто вообще на работу не выходит, проплачивая целиком свою принадлежность к рабочему отряду, столь необходимую для грядущего УД О, и деньги, необходимые для задабривания членов проверяющих комиссий всех калибров, что регулярно появляются в зоне, и добавки к официальным весьма скромным зарплатам тех же самых мастеров «промки». Последнее – пожалуй, фактор наиболее достоверный – ведь зарплаты у них действительно небольшие, а объемы расходов, даже тех, что видны нам, зекам, у них с этой зарплатой ничего общего не имеют. У того же Наркомана шикарная иномарка, в традиции регулярный выезд в отпуск за границу. У Мальца (даром, что зовут его за глаза – Подлецом) – вилла-хоромы, замечательная крыша которой по злой иронии судьбы видна даже с территории «промки» (зона расположена в низине, а ближайшие дома, усадьбы, особняки лепятся на склонах ближайших холмов и возвышаются над зоной). Не говоря уже о дорогущих сигаретах, золотых печатках, мобильных телефонах последних модификаций и прочих видимых атрибутах шикарной жизни. Система изымания наших денег, как и последующий их «распил» складывалась годами и, разумеется, имеет не один уровень защиты: там и тройная бухгалтерия, и тщательно подогнанные наряды, и манипуляции с нашими выходами-невыходами на работу. Все это заставляет чувствовать и руководство «промки» и всю администрацию зоны абсолютно уверенными: у нас все хорошо, у нас все правильно, у нас все по закону.

Ничего конкретного и даже просто вразумительного по этому поводу не удалось выяснить у представителей «блатобщественности» – «смотрунов» всех калибров («смотрун» за сменой, «смотрун» за швейкой, «смотрун» за участком и т. д.), комментарии каждого из них укладывались в универсальную формулу: «Ну, здесь так принято, не нами заведено, ты один здесь ничего не изменишь».

Все равно решил написать письмо на имя начальника зоны, напомнил, что зарплата моя ничего общего ни с выполняемым объемом работы, ни со здравым смыслом не имеет, просил разобраться, в случае невозможности последнего заявлял о готовности перечислять всю зарплату в УФСИН РФ для дальнейшего распределения между особо нуждающимися сотрудниками ведомства.

В конверт письмо запечатывать не стал, зачем тратить конверт, если вся корреспонденция наша внимательно читается специально уполномоченными сотрудниками. Реакция руководства не заставила ждать. Через пару дней вызвали на «вахту». Сам дежурный, знаменитый гроза всей зоны, майор Юрич, тщательно нервно охлопал меня, отобрал ложку (по вековой зековской традиции с ней лучше не расставаться в силу очень многих, очень разных причин), буркнул: «Тебя к хозяину». Окончив шмон, он не удержался и полюбопытствовал: «А зачем тебя к нему?» Я пожал плечами. «Писал что-то?» «Писал, писал», – кивнул я. «Давай по коридору, последняя дверь налево».

Уж так случилось, что отбыв на этой зоне уже немало времени, «хозяина» я ни разу не видел. Теперь, переступив порог кабинета, увидел малорослого, крепкого, бесцветного мужчину в «вольных» серых старомодных брюках (была суббота, и полковник Чесалин был в гражданке), подпоясанных нелепым ярко-желтым ремешком. Вошел, поздоровался, представился, как положено, больше ничего и сказать не успел. Коротышка за столом грозно сдвинул светлые брови: «Чегой-то ты там написал?» Кажется, у меня в этот момент что-то замкнуло, говоря языком этих мест, «зашторило»: «Не „ты“, а „вы“, не написал, а написали». Брови полковника еще больше сдвинулись к переносице. Только на мгновение в глубоко спрятанных под этими бровями глазах мелькнула почти детская растерянность: «Ну, эта… а с какого ты года? Ага, у нас разница в два года, могу я и на „ты“ обращаться». Пусть минутная, но растерянность в подобной ситуации – все-таки победа, и я имел полное право очень спокойно ответить: «Если вам так удобно, если вы так привыкли, если вы так настаиваете, с учетом разницы в нашем положении» (здесь я многозначительно указал на зековскую нашивку – табличку на груди с фамилией и номером отряда). Контакт, судя по всему, состоялся, подробно пересказывать дальнейший разговор нет смысла. Я, по сути, еще раз изложил содержимое своего обращения. Полковник Чесалин слушал, не столько внимательно, сколько настороженно. Не задал ни одного вопроса, только в самом конце произнес дежурное для начальников всех «рангов и времен»: «Разберемся». Потом не удержался и обронил, виновато: «Но, а в Москву-то, наверно не надо». «Возможно не надо», – миролюбиво поддержал я тему.

Разбирался полковник Чесалин с моим заявлением весьма своеобразно. Понятно, в соответствии с традициями системы и собственными понятиями, что такое хорошо и что такое плохо. Уже на следующий день меня вызвал начальник отряда. Взвинченный, взъерошенный. То орал, то бубнил. Смысл его нервного речитатива был таков – зачем ходил к хозяину через его, начальника отряда, голову, кода можно было все решить здесь в отряде, не вынося сор из избы. Еще через день на нашем швейном участке появился начальник «промки» всей зоны – полковник с запоминающейся внешностью, этакая чуть похудевшая копия нашего завхоза «Вия» (квадратное туловище, коротенькие ручки, нелепо торчащие с боков этого туловища, голова без шеи, плюс хриплый, надтреснутый голос). Через силу, с громадной натугой он был вежлив («Чего вы хотите? Не устраивает зарплата? А сколько бы вас устроило?»). Он ничего не обещал, но предложил: «Может, вам в ткачи перейти?». Ткачи на «промке» профессия суперэлитная, заработная плата у них более тысячи рублей, для нашей зоны – это деньги сверх хорошие. Другое дело, что чаще всего выдвигают на эту работу люди из администрации, люди в погонах – потому и с душком она, эта профессия. Соглашаться на подобный переход было бы просто неприлично.