Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен Страница 26

Четыре директора выжидающе глядели на ошеломленного Ханса Кристиана. Неожиданный поворот дела вызвал в его мыслях полную сумятицу.

Латинская школа, недоступная мечта отца… Как бы он сейчас радовался! Вот уж подивятся все в Оденсе… До чего же, оказывается, хорошие люди директора, а он-то их осуждал…

А как же его хлопоты с изданием сборника? Неужели все бросить?.. Прощай, свобода! Видно, от латыни не уйдешь!.. Королевская стипендия — значит, с заботой о куске хлеба покончено… К гимназистам все относятся с уважением… Да, но будет ли у него время писать новую трагедию? «Всецело посвятить себя…»

Вопросительное молчание сидевших перед ним сгустилось до осязаемости.

— Я вам страшно благодарен… Я… я просто не знаю, что сказать… Вы так заботитесь обо мне… Но вы увидите, я буду стараться изо всех сил! — прерывающимся голосом выговорил он.

«…что он и принял с благодарностью», — было записано в протоколе.

— Мы надеемся, что вы действительно чувствуете размеры оказываемого вам благодеяния, — внушительно сказал главный директор, камергер Хельстёйн.

— А самое главное — серьезность принятого вами решения, — не столько дополнил, сколько вежливо поправил его Коллин.

— Мы все от души желаем вам успеха, — сказал Раабек.

— У господ директоров нет больше вопросов или пожеланий? Тогда вы можете быть свободны, Андерсен, — заключил Хольстейн.

И Ханс Кристиан, вошедший в комнату начинающим драматургом, а вышедший из нее кандидатом в гимназисты, помчался сообщать знакомым и писать письмо матери о происшедшей в его жизни крутой перемене.

ГЛАВА IV

АЛАДДИН ЗА ЛАТИНСКОЙ ГРАММАТИКОЙ

Ходатайство театральной дирекции о предоставлении королевской стипендии Хансу Кристиану Андерсену еще совершало свой неторопливый путь по канцеляриям, а будущий студиозус уже садился в дилижанс, Йонас Коллин, — взявший на себя все хлопоты и расходы, связанные с первоначальным устройством, выбрал для своего подопечного слагельсейскую латинскую школу. Туда недавно был назначен новый ректор, известный переводчик и, по слухам, дельный педагог, — казалось, лучшего руководителя для молодого поэта, семнадцати лет поступающего в школу, было бы трудно найти.

Дождливым октябрьским вечером 1822 года Ханс Кристиан шагал по тихим улицам Слагельсе. Его долговязая фигура привлекала живейшее любопытство прохожих: приезд нового человека был для них событием, а события в Слагельсе случались весьма не часто.

Когда Ханс Кристиан устроился на своей новой квартире, к его хозяйке фру Хеннеберг зачастили под всякими предлогами соседки: всем было любопытно разглядеть как следует королевского стипендиата, а может быть, и побеседовать с ним. Общительный и доверчивый Ханс Кристиан охотно вступал в разговоры, и вскоре у него уже было несколько знакомых, сгоравших от желания послушать, как он читает свои произведения. Ханс Кристиан надеялся, что так же легко ему удастся сблизиться и с ректором Мейслингом: ведь тот принимал горячее участие в споре Баггесена с Эленшлегером и даже сам как-то написал трагедию. Вероятно, ученику и учителю нетрудно будет найти общий язык, раз они оба любители поэзии.

Поэтому, собираясь к ректору с первым визитом, Ханс Кристиан захватил с собой рукописи своих трагедий и не сомневался, что после чтения их Мейслинг станет его другом.

Однако все вышло не так, как ему представлялось. Грязная, захламленная ректорская квартира, засаленный капот толстой фру Мейслинг, чумазые ребятишки, копошащиеся среди общего разгрома, — уже это неприятно поразило сына чистоплотной Марии, с детства привыкшего к порядку и аккуратности.

А вид самого Мейслинга — низенького обрюзгшего человечка с физиономией раздраженного мопса, выглядывающей из высоких воротничков далеко не первой свежести, — заставил его приуныть.

Пытаясь согнать желчную гримасу с лица ректора, Ханс Кристиан поверил ему свои мечты стать поэтом и даже прочел вслух трагедию «Альфсоль». Но Мейслинг отнюдь не выразил восторга.

— Достаточно, мне уже все ясно… Насколько я знаю, вы обещали господину Коллину всецело посвятить себя школьным занятиям?

— Да, но я думал, что в свободное время…

— Ни в каком случае! В вашем возрасте слишком многие мнят себя поэтами и на этом основании терзают уши окружающим. Запомните: я со всей строгостью буду следить, чтобы вы не обманывали доверие своих благодетелей и не тратили время и бумагу на писание всякой дребедени.

Огорченный Ханс Кристиан со вздохом спрятал рукопись в карман и поспешил откланяться. Надежда на дружеское сочувствие ректора лопнула как мыльный пузырь.

Результаты проверки знаний нового ученика оказались далеко не блестящими. Ханс Кристиан долго беспомощно топтался у географической карты, пытаясь найти на ней Копенгаген. Не лучше обстояло дело с геометрией, латынью и греческим. Да и по-датски он писал с грубыми ошибками. Мейслинг презрительно фыркал: вот тоже сокровище! Такой человек, как Коллин, мог бы, кажется, с большей пользой употребить свое влияние, а он тратит его на какого-то неуча, сына сапожника! Впрочем, может быть, через нового ученика Мейслингу удастся сблизиться с могущественным Коллином? Это было бы совсем неплохо. И под действием этого соображения Мейслинг выдавил кислую улыбку.

— Вы зачислены во второй класс, Андерсен, — объявил он. — Дальнейшее будет зависеть от вашего усердия. Помните, что это большая честь для вас — быть принятым в ту самую школу, которую окончили многие выдающиеся люди Дании!

Второклассники встретили новичка с насмешливым любопытством: это что за фигура? Действительно, в этом обществе мальчиков двенадцати-тринадцати лет Ханс Кристиан выглядел довольно странно. Всем — и возрастом, и манерой держаться, и происхождением, и жизненным опытом — он отличался от них.

Но высокий рост и «солидный» возраст имели свою хорошую сторону: они внушали некоторое уважение.

Конечно, дело не обошлось без шуток и поддразниваний, но добродушие и откровенность новичка чаще всего обезоруживали насмешников. Скоро было установлено, что «длинный Андерсен» не подлиза и не ябеда, а к тому же умеет рассказывать очень интересные истории и ничуть не «воображает о себе». Ханс Кристиан нисколько не делал тайны из своего невежества и доверчиво жаловался товарищам на то, как ему трудно одолевать целую кучу новых предметов, особенно латынь и греческий.

— И что тут такого трудного? — иронически усмехаясь, пожимал плечами Эмиль Хундроп, лучший латинист в классе.