Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V Страница 26

— Смиррррно!

Гробовая тишина.

— Квартирмейстер, ко мне!

Быстрый топот ног, и опять все тихо. Неподвижно висит в раскаленном воздухе как будто вспотевший флаг.

Вытирая рукавом пот с лица, квартирмейстер раскрывает засаленную тетрадь.

— Список солдат 10-й отдельной роты 1-го легиона, в текущем году павших за Францию.

Люди стоят не шевелясь.

— № 10 784.

— Здесь! — ревет Сиф.

— № 5635.

— Здесь!

— № 1102.

— Здесь!

И долго еще выкликают мертвых, которые в этой церемонии незримо присутствуют вместе с живыми. Наконец квартирмейстер меняет тетради.

— Список нижних чинов гарнизона крепости № 8.

— № 4855.

— Здесь! — отвечает голос из рядов.

Солнце заходит. Никогда не видел я такого кровавого сияния на зубьях скал, небо и земля пылали, объятые страшным пламенем. Слегка кружилась голова.

— Все! — квартирмейстер спрятал обтрепанные тетради под мышку.

— Слушай: на караул!

Четко бряцает оружие. Блестящие ряды штыков ровно взметнулись вверх. Сержант Сиф, громко стуча каблуками по земле, твердой и бесплодной, как чугун, поступью торжественно обходит ряды.

Молчание.

— Да здравствует смерть! — неожиданно кричат солдаты, дружно и резко, как вызов.

Короткая пауза.

— Да здравствует смерть!

Пауза.

— Да здравствует смерть!

Ночь. Я не сплю — разве можно уснуть, забравшись в жарко натопленную печь и плотно закрыв за собой дверцу? Это не сон и, конечно, не отдых, а лишь мучительное и кошмарное забытье. Я лежу голый и в темноте слежу за щекотанием горячих и липких капель, стекающих на простыню, ставшую подо мной противно горячей и мокрой. Сердце колотится часто и слабо, как у кролика, — ему тяжело, потому что кровь с трудом переливается в мертво распластанном теле, она похожа сейчас на кипящий густой клей.

Тихо. В комнате темно — лишь одна полоска лунного света падает из окна на стену прямо у моего изголовья, узкая и яркая зелено-голубая полоска, на которую я гляжу из-под бессильно опущенных век, то погружаясь в забытье, то возвращаясь к своим мыслям. Они текут так же тяжело и трудно, как ставшая клеем кровь.

Вот луна глядит в раскрытую печь… Какие у вождя туарегов огненно-красные глаза… Да, за пазухой Бонелли лежало письмо, я не ошибался. Непонятно… Все здесь такое чужое, непонятное и опасное… Опасное, потому что непонятное… Убийственная природа и враждебные люди, ставшие номерами… Мсье Свежесть и его детки? Какой ужасный паук… Почему пауки возбуждают такое отвращение? Не хочу умереть от паучьего яда… Мысли тянутся и тянутся, мутнея и расплываясь и вновь собираясь в туманные образы. Вдруг я широко раскрываю глаза. Прямо надо мной в полоске лунного света сидит паук. Такой же как у сумасшедшего солдата. Он перебирает лапками — то передними, то задними, слегка поворачивается к свету — как будто купается в призрачных зелено-голубых волнах. Проходит минута, еще минута. Паук легко бежит по освещенной полоске — сначала вверх по стене, потом вниз, к моей груди. Наконец, сворачивает в темноту. Тихо. Крупные горячие капли бегут на простыню. Не отрываясь, я все смотрю на яркую полоску. Из темноты на нее снова выбегает тот же паук, на этот раз он не один: за ним бежит другой, поменьше. Они теребят друг друга лапками и бегают взад и вперед, точно забавляясь и играя. Вот один, сделав резкий поворот, теряет устойчивость и срывается со стены. Он скользит вниз, отчаянно цепляясь за штукатурку. Я чувствую то место на голой груди, куда он упадет. Паук повисает на паутинке головой вниз и плавно покачивается над моим лицом.

Я закрываю глаза. Проходит время. Когда снова поднимаю веки — пауков нет. Где они сейчас? Сердце захлебывается густой горячей кровью. Э-э-э, все равно… Сажусь на кровати. Светящийся циферблат показывает без четверти два. А температура? Влажными пальцами нахожу коробочку спичек, чиркаю и чувствую, что капля пота с носа падает на спичку. Чиркаю снова, задыхаясь от усилия, — теперь две капли падают мне на пальцы. С отчаянием вытягиваю руки и зажигаю спичку. Слабый огонек освещает комнату. Пауков не видно. Температура +43…

Я зажигаю лампу, потом тушу. Бесполезно… Из раскрытых окон струится раскаленный воздух. Что делать… Куда пойти… К кому? Париж? — мелькает в голове. — Там прохладно. Они сейчас танцуют…

В голове пусто. Ни одного образа. Кто это — они? Парижа нет, друзей нет. Сержант Сифилис, рядовой Свежесть и пауки — только это…

Тяжелую голову вдруг молнией пронизывает одна яркая мысль: «Бонелли!» Лихорадочно одеваюсь, влажные ноги не лезут в туфли и я вскакиваю босой. Бонелли, ну да! Скорее в лазарет!

Я иду под навесом, ведущим к лазарету, осторожно крадусь, вытянув вперед руки. Не споткнуться бы — здесь где-то свалены мои вещи… Двор ярко освещен неестественно безумным зелено-голубым светом, от которого темнота под навесом кажется еще чернее и непроглядней.

В окне лазарета темно. Спят… Спотыкаюсь о чемодан, минуту стою в отчаянии, потом присаживаюсь на вещи, положенные у стены.

Зачем я побежал к Бонелли? Сообщить, что мне очень жарко? «Стыдно», — говорю себе, но стыда нет, только противная слабость и тоска.

Бессильно закрываются глаза…

Я не слышал решительно ничего: ни шороха, ни даже чужого дыхания. Просто почувствовал, что рядом со мной в темноте стоит человек, испуганно открыл глаза и на фоне ярко освещенного двора увидел черный силуэт. Кто-то плотный и слегка обрюзгший осторожно шел из лазарета, я мог бы коснуться его рукой, едва приподнявшись с ящика.

— Лаврентий Демьяныч, ты? — густым шепотом по-русски, но с акцентом, спросил незнакомец.

— Я. Ты, Дино?

Другой силуэт, долговязый и тощий, крался от домика для проезжающих.

— Здорово.

— Здравствуй, Дино. Давно жду твоего приезда. Получил письмо от Олоарта?

— Да.

— Вот, видишь! А ты не верил! У меня все готово: нужны только деньги, оружие и твое решение.

— И что же тогда будет?

— Как — что? Буза! Такую кашу заварим, что обе линии выйдут из строя на полгода, а то и больше!

— Так, так… — Бонелли молчал. — Садись, Лаврентий, вот сюда. Днем я наметил место.

Черные силуэты опускаются прямо у моих ног. Затаив дыхание, я сижу на высоком ящике. Собеседники говорят тихо, наклонив друг к другу головы. Сначала я даже не слышу отдельных слов, но потом они увлекаются и начинают шептаться громче: долговязый пронзительным высоким тоном, как тонкая паровая трубочка, Бонелли солидно, как будто пыхтит большой паровоз на короткой остановке.

— Так вот, Лаврентий Демьяныч, — начинает Бонелли, — я желал бы сначала выслушать твои планы и пожелания. Потом скажу кое-что со своей стороны. Нам нужна полная ясность по всем вопросам и вот почему: доверять никому нельзя, писать опасно, посылать Беатрису не всегда удобно, самому сюда выбраться удастся не скоро. Сейчас я использовал этого голландского осла — кстати, у него несколько минут тому назад горел в комнате свет, он не спит, и нам нужно соблюдать крайнюю осторожность. Он оказался слишком любознательным, при передаче письма мне кое-что показалось. Чтобы избавиться от него и дальше ехать по линии одному, я уговорил его высадиться здесь, в крепости, и посмотреть Хоггар. Но из-за проклятого укуса пришлось задержаться и мне — получилось, что я сам посадил себе на шею этого крайне не желательного наблюдателя. Не будь его, я бы съездил с тобой в горы, теперь, сам понимаешь, этого сделать нельзя, не стоит рисковать. Говорю тебе, Лаврентий, это для того, чтобы ты понял, как мне трудно передвигаться и как все зависит от случая. Поэтому давай окончательно договоримся и все уточним. Выкладывай, что у тебя накопилось, и покороче — время идет.