Дмитрий Струков - Столыпин. На пути к великой России Страница 26

Приход Столыпина во власть был для государя как глоток свежего воздуха. Окружение императора напоминало королевство кривых зеркал: многие важные государственные вопросы, требовавшие немедленного решения, доходили до царя запоздало и искаженно, а царские указания тормозились, а порой и не достигали адресата. Революция стала для многих, в том числе и для самого самодержца, моментом истины, обнажив все язвы управления и со всей очевидностью показав императору, как мало вокруг него надежных людей. Именно в это время государь впервые отчетливо понял, как одинок он в своем стремлении защитить монархические идеалы.

«Для нас настало время серьезных испытаний, – писала императрица родной сестре принцессе Виктории через две недели после Кровавого воскресенья. – Моему бедному Ники слишком тяжело нести одному этот крест, тем более что рядом с ним нет никого, кто мог бы оказать ему реальную поддержку или на кого он мог бы полностью положиться. У него уже было столько горьких разочарований, но, несмотря на все это, он держится бодро и полон веры в милость Господа. Он работает так много и с таким упорством, но очень велик недостаток в тех, кого я называю “настоящими” людьми. Разумеется, они должны где-то существовать, но их трудно найти. Те, кто плохи, – они всегда под рукой, другие же из ложной скромности предпочитают держаться на заднем плане. Нам мы хотелось познакомиться с самыми разными людьми, но это не так-то легко сделать. Коленопреклоненно я молю Господа наделить меня мудростью, которая позволила бы мне помочь мужу в решении этой нелегкой задачи. Я ломаю голову над тем, где найти подходящего человека в правительство, и ничего не могу придумать[253]. Один слишком слаб, другой слишком либерален, третий узколоб и т. д. Есть два очень умных человека, но оба они более чем опасны и нелояльны по отношению к короне. Министр внутренних дел причиняет нам великий вред: он провозглашает большие реформы, даже не подготовив для них почву. Все это похоже на то, как если бы лошадь крепко держали в узде, а затем внезапно выпустили поводья. Она пускается вскачь, падает, и приходится затратить немало сил, чтобы остановить ее до того, как она опрокинет в канаву всех своих седоков. Реформы должны проводиться с величайшей осторожностью и предусмотрительностью. Теперь же мы неосмотрительно бросились вперед и уже не в состоянии замедлить наше движение […]. Бедный Ники, ему приходится сейчас так нелегко. Если бы его отец общался в свое время с большим количеством людей, он мог бы собрать лучших из них вокруг своего сына, и сейчас у нас были бы необходимые кандидаты на самые важные посты. Теперь же просто не из кого выбирать: одни слишком стары, другие слишком молоды»[254].

Вице-адмирал З.П. Рожественский в письме своему другу в феврале 1906 г[255] одним из первых назовет тогда Николая Александровича мучеником. По его словам, царь «лихорадочно ищет людей правды и света и не находит их… остается заслоненным от народа мелкой интригой, корыстью и злобой… изверился во всех, имеющих доступ к Престолу Его, и страдает больше, чем мог бы страдать заключенный в подземелье, лишенный света и воздуха»[256].

Но свет все же пришел, и пришел из провинции, пришел от того, кто сумел сохранить в себе вопреки наступившим лукавым временам крепкую веру в монархическую идею. Огненосцем, осветившим царю спасительный путь, стал саратовский губернатор П.А. Столыпин.

Поворотная встреча царя и Столыпина произошла в непринужденной и в то же время деловой обстановке. Шла Русско-японская война, и царь считал своим долгом выезжать к войскам, чтобы «проводить тех, кто шел умирать за родину»[257]. Путь государя пролегал через Саратовскую губернию. На обратном пути император пожелал видеть ее губернатора у себя – в вагоне царского поезда.

«Он меня принял, – пересказывал Петр Аркадьевич эту встречу супруге, – одного в своем кабинете, и я никогда не видел его таким разговорчивым. Он меня обворожил своею ласкою. Расспрашивал про крестьян, про земельный вопрос, про трудность управления. Обращался ко мне, например, так: “Ответьте мне, Столыпин, совершенно откровенно”»[258].

Уже после назначения саратовского губернатора министром внутренних дел в доверительной беседе с министром финансов В.Н. Коковцовым царь назвал ему причину своего расположения к Столыпину. «Государь… сказал мне […], – воспоминает Коковцов, – [что Столыпин] все больше и больше нравится ему ясностью его ума и ему кажется, что он обладает большим мужеством и чрезвычайно ценным другим качеством – полной откровенностью в выражении своего мнения. По его словам, мнение Столыпина совершенно совпадает с моим взглядом […]»[259].

«Вероятно, ты читаешь в газетах о том, – писал в 1907 г. Николай II матери, – что делается, или скорее болтается в Думе. Престиж правительства высоко поднялся благодаря речам Столыпина, а также Коковцова. С ними никто в Думе не может сравниться, они говорят так умно и находчиво, а главное – одну правду»[260].

Таким образом, в основу выбора царем кандидатуры Столыпина легли в первую очередь нравственные мотивы. Государь нуждался в министре, способном в политических решениях руководствоваться исключительно актами собственной совести, и именно в Столыпине царь увидел человека, который сможет уберечь его от греха неведения в управлении государством.

Существует свидетельство, что кандидатуру Столыпина на пост министра внутренних дел еще в октябре 1905 г. предложил царю родственник Столыпина, обер-прокурор Синода князь А.Д. Оболенский[261], который хорошо знал Столыпина и к тому же, руководя церковными делами, был весьма заинтересован в наличии духовных качеств у нового руководителя МВД. Тем более что к ведомству министерства внутренних дел напрямую относились вопросы борьбы с сектами и прозелитизмом, а также взаимоотношения с традиционными инославными и нехристианскими конфессиями России. Да и сам Николай II, несмотря на свою веротерпимость, обращал пристальное внимание на воцерковленность назначаемых министров и губернаторов[262].

Так или иначе, царский выбор был подготовленным и взвешенным решением. Предлагая Столыпину пост министра внутренних дел, царь сказал ему, что давно следит за его деятельностью в Саратове и считает его исключительно выдающимся администратором[263]. Когда же Столыпин пытался взять самоотвод, говоря государю о своей непопулярности в Думе, царь возразил, что все это он «обдумал уже со всех сторон». На тут же последовавший новый довод царь ответил, «что и это приходило ему в голову»[264].

Решение царя могло складываться из многих факторов: и из умения Столыпина эффективно бороться с крамолой во вверенной ему губернии, и из его верноподданнических докладов, содержащих глубокий анализ революционной ситуации и предлагавших конкретные пути выхода из нее, и из его личного мужества в борьбе с революцией. «Вы помните, – сказал император Петру Аркадьевичу в кабинете царского поезда, – когда я Вас отправлял в Саратовскую губернию, то сказал Вам, что даю Вам эту губернию “поправить”, а теперь говорю – продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени»[265].