Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей: Эпизоды из жизни ненародного артиста. Страница 26

– Андрей, мы болваны!

– Что такое?

– У нас зимний сад, не так ли?

– Ну да, говорите, не томите!

– У нас ФОНТАНА нет в саду!

– Где же мы за два дня достанем фонтан, раньше надо было думать!

– Андрей, я Вас умоляю!

Слава насупился. Я поехал к своей набожной подруге Анечке. Дядя ее работал в каком-то техническом институте. От Анечки поехали к дяде. Добрый дядя все понял, надел пальто, и мы поехали смотреть наш зимний сад без фонтана. На дворе – поздний вечер, 5 ноября. Слава так и сидит в зимнем саду. С обреченной миной. Дядя невозмутимо спрашивает: «Как воду пустим? Через улицу или через ванную комнату?»

– Лучше через ванную. А не то как ливанет на прохожих.

К утру фонтан был! В старинном стиле, в цепях, с подсветкой. Слава шепчет умоляюще: «Гальку, гальку надо вокруг фонтана положить!»

Сейчас слетаю в Крым, наберу гальки на пляже и прилечу назад… Что делать?

Взял я с собой молодого князя Оболенского и поехал по ночной Москве гальку искать. Прошлись по новостройкам – нет гальки. В парки заглянули – нет. Тут я вспомнил, что вроде бы в бассейне «Москва» где-то галька лежит. Ночью пролезть в бассейн? Попробуем. Недалеко от бассейна – стройка. Прорабская, вонючая. Вошли – никого нет. Нашли грязные робы, напялили их на себя, прихватили две лопаты для верности и перелезли через забор бассейна. Нашли гальку! Набрали два мешка и назад. Засунули мешки в «жигуль» и рванули на Бронную. Обложили фонтан галькой. Слава в восторге!

Слава рассказывал: «Знаете, Андрей, я знал Оболенского Николая – вот кто танцевал! И как у него горели глаза – угли!»

– Давайте его пригласим на бал. Оболенские живут и здравствуют, и я уверен, с удовольствием покажут нам свое мастерство.

Уже через день я притащил Оболенских к Славе. После первых же коленцев Николая Оболенского в мазурке я прикусил язык от удивления и восхищения. Нашел ответ на старый-престарый вопрос, которым много лет себя мучил… Как и многие другие, я часто думал о причинах гибели Пушкина. И никак не мог понять, почему Гончарова втюрилась в Дантеса, когда рядом с ней был «умнейший муж России»? В воспоминаниях современников неоднократно упоминается, что Пушкин не умел танцевать, неловко двигался, выглядел на балах как белая ворона, а Дантес танцевал великолепно… Что за чушь, думалось мне, какое мерзкое легкомыслие! Влюбиться в ноги? Увидев Николая Оболенского, танцующего мазурку, я понял, какая страшная сила эти танцы! Невозможно было оторвать от него глаз! Какая стать! Мастерство! Порода! Все понятно, кисло подумал я. Пушкин на балу – ничтожество, саркастический, нелепый арап. А Дантес – мастер, красавец. Влюбилась, дурочка.

Шестого ноября мы провели генеральную репетицию с активными участниками. Отлично! На следующий день мы ждали гостей. К восьми вечера начали подходить нарядные пары. Кого там только не было! Васильев с Максимовой, Слободяник с Чижиком, Кремер с юной женой, Третьяков с новой подругой, Башмет с подругой. Академики Капица, Гинзбург. Актеры-чтецы Журавлевы, директор Пушкинского музея, госпожа Антонова, жена Генриха – Сильвия Нейгауз, сосед Рихтера, знаменитый и любимый Юра Никулин, красавицы Карина и Рузанна Лисициан с мужьями-учеными, весь клан Чайковских, Галина Писаренко с мужем-ученым, Наталья Гутман, Олег Каган. Было много людей, мне не известных. Кажется, только Высоцкого не было. Слава его в свой бомонд не брал, боясь его «дикости». Вся московская «знать», весь «гламур» периода позднего совка были у нас на балу!

Загремели фанфары, грянул полонез, балетные пары двинулись, притопывая, по кругу, бал начался! Часть публики стушевалась. Но балетные из Большого показали, что танцевать полонез может каждый. Не успели они и круга пройти, как в хвост им пристроились почти все гости, даже застенчивый Гидон Кремер и слегка растерянный Алик Слободяник, которого повела его жена. А в середине полонеза, в его лирической части, потекли такие разнообразные «ручейки», что Большой театр позавидовал бы!

Среди гостей засверкали танцевальные «звезды». Массивный и, казалось бы, совсем не балетный музыкант Богораз показал такой класс, что все ахнули! Он стал королем танцев. Богораз поглядывал на всех горделиво, торжествующе – вот, мол, каков я! Мазурка, конечно, осталась за Николаем Оболенским; его не превзошли даже балетные профессионалы. А королевой бала стала Чижик, не пропустившая в своем розовом кисейно-газовом гламурном платье ни одного танца!

Все удалось. Гости вздрагивали и ахали на шутихах, млели от восторга перед нашими немыми картинами – наши записные красавицы и красавцы выглядели не хуже своих античных прототипов.

Витя, естественно, срезался. Напился, как кот, и порол чушь. Прокололся на первом же знаменитом фокстроте после полонеза. Его исполнял у нас на рояле лучший из лучших – Эрол Гарнер. Фокстрот Black Bottom.

– Черная кнопка! – заорал Витя, спотыкаясь на ровном месте.

– В некотором роде самописка, – добавил он и пьяно хихикнул. У Славы страшно исказилось лицо, я затосковал. Слава в бешенстве вырвал у Вити рупор и объявлял все номера сам. Мы со Славой сыграли наши музыкальные приношения. Я – почти все номера из «Ромео и Джульетты», Слава сыграл знаменитый «Ноктюрн» Грига, парочку «Лендлеров» Шуберта и марши Шуберта со мной в четыре руки. Под эти потешные марши все хромали и кривлялись, как могли.

Слава и Нина поддались всеобщему веселью, рванули чарльстон, блистательно сплясали фокстрот, а закончили рок-н-роллом! Слава врезался в толпу молодежи, как ледокол в лед, и так завертел бедрами и плечами, заюлил ногами, что сам Элвис бы померк. Радости и смеху гостей не было предела. Мы со Славой довольно переглядывались. Фонтан бил, не переставая, после полуночи. Вокруг него круглилась и посверкивала галька. Гости идиллически сидели в зимнем саду, любуясь фонтаном и слушая соловьинные трели. Закончили бал к утру бешеным галопом с подножками в конце. Все, как и положено, свалились в одну немалую кучу…

В ноктюрне фа диез мажор – композитор как бы смотрит на самого себя со стороны. Не без иронии и юмора. Мы видим тут ленивого, кокетливого Шопена. Из некоторых интонаций можно догадаться, что он находится в горизонтальном положении, лежит, скажем, на диване. У Шопена явно хорошее настроение (редкость в его музыке), и он с удовольствием рисует себя музыкальными средствами. Рядом с ним – его собеседник или собеседница. В средней части пьесы фантазия (или разговор) уносится к берегам Гвадалквивира. Мы различаем ритмы фламенко, аккорды испанской гитары сменяются летящей мелодией, напоминающей испанскую сегедилью с ритмично отстукивающими басами, имитирующими испанские ударные.