Герман Титов - 700.000 километров в космосе (полная версия, с илл.) Страница 26

Предоставили слово мне. Что я мог сказать товарищам? Они сами всё видели, многое знали. Я поблагодарил командование и своих друзей за оказанное доверие, сказал, что приложу все силы и знания, чтобы с честью выполнить задание. Мной овладело чувство, которое трудно выразить словами. Ведь я совсем недавно был принят кандидатом в члены КПСС. Я расценивал порученный мне полёт в космос как первое серьёзное задание партии. Товарищи понимали это и хорошо видели моё отношение к делу. Громких слов здесь не требовалось.

— Всё будет в порядке, Гера, — сказала жена, провожая меня из дома в полёт.

Незадолго до этого мы ходили с ней по улицам Москвы, пахнущим летом, обошли Кремль, побывали на Красной площади, а затем по шумной, многолюдной улице Горького дошли до памятника Пушкину, и я положил к его подножию букет цветов.

С чувством радости и лёгкости улетели мы, космонавты, на далёкий космодром. Раскалённая августовским солнцем степь, покрытая степными цветами и густым разнотравьем, встретила нас горьковато-вяжущими запахами. Вокруг простиралось разливанное море полыни и чебреца и ещё каких-то пахучих трав. На горизонте переливалось знойное марево. Солнце накаляло металлические конструкции так, что до них боязно было дотронуться.

Космодром — это очень сложное хозяйство, со многими постройками, напоминающее одновременно и крупный завод и гигантскую научную лабораторию. Сквозь переплетения металлических ферм проглядывало серебристо-матовое тело ракеты, устремлённое в небо. Люди, снаряжавшие ракету в полёт, выглядели совсем маленькими в сравнении с её высоким, гигантским корпусом.

Незаметно в труде проходили дни. Вместе с инженерами и техниками мы заканчивали последние приготовления, осматривали ракету и корабль, проверяли приборы, продолжали тренировки непосредственно в кабине космонавта. В конце рабочего дня приходили в домик, в котором я раньше жил с Юрием Гагариным. Теперь его кровать занимал Космонавт Три. Везде и всегда мы были с ним вместе, ещё больше сдружились.

Время летело быстро. Наступил последний вечер перед полётом. Ужинать мы сели вчетвером: я со своим товарищем Космонавтом Три и два врача — Евгений Анатольевич и Андрей Викторович. Ели питательную космическую пищу, выдавливая её из специальных туб. Разговаривали обо всём и меньше всего о завтрашнем дне. Каждый из нас знал, что он будет нелёгким, но все были уверены, что полёт пройдёт благополучно и ещё больше прославит нашу Родину.

После ужина к нам зашёл Главный Конструктор, и мы вместе с Космонавтом Три погуляли с ним четверть часа. Это была деловая прогулка. Главный Конструктор дал нам последние советы и наставления, ещё раз обратил внимание на особенно важные элементы полёта. В сумеречной темноте мы шли в ногу, почти вплотную друг к другу, я — слева, а Космонавт Три — справа от Главного Конструктора. Вся его крепкая, коренастая фигура и твёрдые шаги, словно отпечатывающиеся на гравии дорожки, невольно вселяли в нас ещё большую уверенность в завтрашнем дне.

— В своём полёте вы должны тщательно испытать систему ручного управления кораблём, возможность его посадки в любом заданном районе, — сказал Главный Конструктор.

Где-то в вышине сорвалась звезда, оставив в небе лёгкий след — словно алмазом провели по стеклу. Бледный свет вспыхнувшего где-то на космодроме прожектора осветил значительное и своеобразное лицо учёного, его крупную голову. Тёмные глаза его были сощурены, губы плотно сжаты. Он был весь там, в полёте, старт которого был назначен на утро. Он посмотрел на часы, и мы без слов поняли, что нам пора спать. Перед серьёзным делом надо ложиться рано. У меня с юношеских лет вошло в привычку — перед экзаменами хорошо выспаться. А ведь завтра — самый серьёзный экзамен в моей жизни.

Врачи провели очередное обследование. Пульс у меня был спокойный, дыхание ровное, давление крови нормальное. Затем на тело нам приладили датчики, регистрирующие физиологические функции. Вся эта процедура была уже мне знакома, я привык к ней, когда дублировал Юрия Гагарина перед его полётом. Я прислушивался к своему внутреннему состоянию — оно было таким же спокойным, как и тогда.

Спать мы легли в одной комнате. Окна пришлось распахнуть и у коек поставить вентиляторы. Я слышал лёгкие, металлические звуки, долетающие откуда-то с космодрома, но вскоре забыл о них и уснул. Космонавт Три заснул ещё раньше. Ночью стало холодно, я проснулся и выключил вентилятор. Космонавт Три спал всё в том же положении, на левом боку, подсунув под щеку обе руки. На столе стоял букет роз. Цветы светились в темноте, во всяком случае, они были самым светлым пятном в комнате. Кто их поставил, я не знаю. Но было приятно увидеть этот знак внимания товарищей.

Мне редко снятся сны, и ночь перед полётом в космос тоже прошла без сновидений. Утром меня разбудил доктор Евгений Анатольевич. Я сразу почувствовал прикосновение его прохладных рук и открыл глаза. Космонавта Три разбудил Андрей Викторович. Было похоже, что оба медика провели бессонную ночь. Хорошие товарищи, они бодрствовали, охраняя наш покой.

— Выспались по-человечески? А знаете ли, что американский астронавт, поднимавшийся в космос, спал накануне полёта лишь два с половиной часа? — сказал кто-то из врачей.

Из американских газет мы знали, что полёт Алана Шепарда первоначально был назначен на 2 мая 1961 года. Но за несколько часов до запуска над мысом Канаверал низко нависли тучи, подул сильный ветер и над океаном разразилась буря.

Из-за метеорологических условий полёт несколько раз откладывался, и наконец его окончательно перенесли на пятницу 5 мая.

Шепард проснулся в пятницу в час пять минут. В 2 часа 50 минут к телу его врачи прикрепили контакты, регистрирующие физиологические функции организма. В 3.59 пилот вышел из помещения к закрытому грузовику, на котором и прибыл к месту запуска, где его поджидали корреспонденты.

В 5.20 Шепард влез в кабину, которую через пятьдесят минут герметически задраили.

Отсчёт времени продолжался и вдруг неожиданно прекратился — была подана команда заменить неисправную деталь. Кран, находившийся возле ракеты, поднял наверх двух рабочих. Они провозились час и шестнадцать минут, и всё это время астронавт находился в своей капсуле в состоянии ожидания.

В 9.30 для проверки манометра отсчёт времени вновь прекратили, на этот раз всего на минуту.

Позже Шепард говорил корреспондентам: «Ждать пришлось значительно дольше, чем мы предполагали».

На десятой минуте полёта Шепарда по баллистической траектории началось быстрое торможение — момент наибольшего напряжения для человека. По отзывам американской печати, в течение четырёх секунд тело Шепарда, весящее на Земле 73 килограмма, было тяжелее в десять раз. Продолжая поддерживать связь с Землёй, Шепард скорее мычал, чем говорил. Но мычание никого не удивило: во время испытаний на центрифуге все реагировали подобным образом.