Александр Солженицын. Портрет без ретуши - Томаш Ржезач Страница 26

«Все, что рассказывает Солженицын, – это лагерный фольклор, – говорит мне Николай Виткевич, – в лагерях он всегда общался только с теми, кто жаловался и был способен преувеличивать. С людьми, которые смотрели на вещи трезво и говорили правду, он разговаривать не желал. Большинство заключенных имеет склонность преувеличивать свои страдания или тяжелую судьбу, рассказывать всякие небылицы, чтобы выглядеть привлекательнее, – таких-то типов и выискивал Саня Солженицын». Так говорит человек, которого Солженицын «посадил» и который некоторое время находился в заключении вместе с ним.

Но возвратимся еще раз к приведенным Солженицыным примерам. Прочие адские кошмары здесь вообще не подтверждены документально. Кого отдали на съедение муравьям и клопам? Солженицына? Его товарища по камере? Кому раздавили сапогами половые органы и кого мучили раскаленным шомполом? Он не помнит таких данных?.. И весь дьявольский рассказ «современного историка» Солженицына теряет правдоподобность.

На Лубянке

Если проанализировать две главы из романа («Следствие» и «Первая камера – первая любовь»), то вскроется еще одно обстоятельство, которое даст прямой ответ на вопросы, какими методами допрашивали Солженицына и верна ли теория профессора Симоняна.

Весьма интересно, что Солженицын почти не пишет о том, как его самого допрашивали. В одном только случае он упоминает, что следователь, еще в прифронтовой полосе, якобы украл у него портсигар. Затем следует драматическое описание ночных допросов. Солженицын, который обычно так любит говорить о себе, превозносить только себя, почему-то ведет повествование от второго лица и весьма неопределенно. Не нужно быть следователем, чтобы увидеть противоречивость его суждений. Это легко бросается в глаза, когда читаешь его публикации или беседуешь с ним. Вот, например, он пишет:

«После четырех суток моего поединка со следователем, дождавшись, чтоб я в своем ослепительном электрическом боксе лег по отбою, в двери камеры загремели ключом. Я слышал это отчетливо, но мне хотелось хотя бы на три сотых доли секунды, пока не раздастся голос надзирателя: „Встать! На допрос!“, положить голову на подушку и притвориться спящим. Однако надзиратель произнес: „Встаньте! Соберите постель!“»

И Александра Исаевича Солженицына перевели в камеру № 67. В общую камеру.

«Хотя после отбоя прошло каких-нибудь четверть часа, обитатели камеры № 67 при моем появлении уже спали».

Если верить автору, великомученик Солженицын после четырех дней следствия прилег отдохнуть.

Четырех дней, по словам следователей, достаточно на предварительное, беглое оформление протокола…

Таким образом, можно сделать следующие выводы:

1. Если бы следствие не закончилось, его не перевели бы в общую камеру.

2. Солженицын, который жаловался на свою слабость после ночных допросов, на самом деле прошел допрос днем.

Его ссылку на слабость после ночных допросов повторяет и Наталия Решетовская. В этом ее, должно быть, убедил сам Солженицын; у него для этого, как мы увидим, имелись более чем веские доводы. Солженицын прошел через «мартириум» следствия действительно в рекордный срок. Он снова сам себя выдает, описывая свое появление в камере:

«Хотя был уже конец февраля, они [соседи по камере] ничего не знали ни о Ялтинской конференции, ни об окружении Восточной Пруссии… По инструкции подследственные ничего не должны были знать о внешнем мире, и вот они ничего не знали»…

Разнобой и противоречивость описания им так называемого следственного этапа своей жизни настолько возмутили меня, что я схватил блокнот и начал подсчитывать: Солженицын был арестован 9 февраля в Восточной Пруссии. Год 1945-й не был високосным. Значит, до конца месяца оставалось девятнадцать дней. Если на предварительные допросы в прифронтовой полосе ушло два дня, на дорогу из Восточной Пруссии по разоренной стране в Москву – примерно неделя, на формальности сдачи-приема в тюрьму на Лубянке, скажем, еще один день, то, следуя честным спортивным правилам, можно назвать самую благоприятную дату для Александра Исаевича, 28 февраля.

9 дней провел Александр Исаевич Солженицын под следствием! Эти данные получены не из вторых рук – они, оказывается, изложены самим же Солженицыным в его книге «Архипелаг ГУЛаг». Так что концы с концами у него явно не сходятся, и искажение истины налицо. Я убедился в том, что Александр Исаевич абсолютно неразборчив в средствах в своем стремлении поразить читателей, удивить окружающих его людей какими-либо вымыслами или сенсационными слухами, вызвав у них сочувствие.

И невольно возникает еще вопрос: почему он не рассказывает подробнее о своем следователе и не смешивает его с грязью, как он это сделал со своими бывшими друзьями и первой женой? Почему он не пишет о ходе следствия, о «пытках», которым он подвергался сам? Писать нечего, потому что Александра Солженицына вовсе не подвергали пыткам. На странице 151-й своего «романа» («Архипелаг ГУЛаг») Александр Солженицын говорит: «Мой следователь ничего не применял ко мне, кроме бессонницы, лжи и запугивания – методов, совершенно законных». Наконец, если ему доподлинно «известны» зверства бог знает каких следователей из Архангельска, Киева или Иркутска и даже то, что происходило в 1929 году и как выглядела тюрьма в Чойбалсане, то почему, когда дело касается его самого, у него иссякает творческая фантазия?

Между тем, как я обратил внимание, в своем сочинении он жонглирует не поддающимися проверке фактами, а также примерами, якобы услышанными им от других «зэков», часто безымянных или обозначенных условными инициалами.

Допустим, что он и в этом составляет счастливое исключение. Нет, в таком серьезном и глубоко волнующем вопросе, который бередит душу любого честного человека, нельзя строить предположения или навязывать читателю непроверенное мнение. Я было совсем утратил покой. Мне так хотелось дойти до истины – выяснить, действительно ли Александр Солженицын является великомучеником, который обрел счастье на чужой земле, пройдя через муки ада, неимоверные страдания и невзгоды, или же он является псевдомучеником – политическим шарлатаном и авантюристом, который предал свою родину, своих близких друзей и изменил своей верной и преданной подруге…

Я решил разыскать следователя, который вел «Дело» Солженицына. Это было нелегко. Наполовину книга у меня была уже написана. Наконец мне удалось разыскать его. Он оказался уже почтенным человеком, пенсионером, проживающим в Москве. Своими интеллигентными манерами и спокойным голосом он сразу расположил меня к себе. Так как времени у меня было мало, я кратко рассказал о цели моего визита. И он так просто и так убедительно стал мне рассказывать:

«Когда много лет просидишь за