Юрий Федосюк - Короткие встречи с великими Страница 26

Все свои выступления в Австрии В. начинал одинаково, примерно так: «Господа! Австрийская реакция, вдохновляемая американским империализмом, постоянно ищет коварные лазейки, пытаясь повернуть неумолимый ход истории назад. Миллионы советских людей, вдохновляемые предначертаниями великого товарища Сталина, единодушно выступают против козней австрийской реакции, несущей своему народу неминуемую гибель» и т. д. в том же духе. Известный австрийский литератор Гуго Гупперт, взявшийся переводить речи В. на немецкий язык, впал в полное отчаяние.

Быстро уловив все повадки В., Флиер, оставаясь наедине со мною, разыгрывал уморительные сцены: надув щеки и напустив на себя грозный петушиный вид, то есть перевоплотившись в В., Флиер как бы потряхивая мешковатыми брюками, условно выходил на трибуну и, вперив глаза в потолок, голосом, полным гнева, изрекал: «Господа… Австрийская реакция… коварные лазейки… неминуемая гибель» и т. п. Я чуть не катался по полу от смеха.

От Флиера я узнал многие частности о наших видных деятелях культуры: мало с кем из них он не общался. Оценки увиденного в Австрии, даваемые Флиером, были лаконичны и метки. Как-то я многословно возмущался слабым выступлением дирижёра Карла Этца, Флиер же коротко резюмировал: «Студент 3-го курса нашей консерватории, не из лучших». О певице Стояновой: «Пыжится, да и только». Заграничную действительность он воспринимал трезво, умел отделять хорошее от плохого. В одном из закутков венского кабаре «Шифе латерне» мы обратили внимание на сценку: богато одетый мужчина обнимал даму, а возле играл лирическую музыку специально нанятый скрипач, которого пара вовсе не стеснялась. «Да, – сказал Флиер, – незавидна судьба этого совсем неплохого музыканта». Он уловил в игре скрипача талант.

Флиер всегда высоко и почтительно отзывался о своем преподавателе Игумнове, но не умолчал и о некоторых странностях его отношения к женщинам. Запомнился рассказ: класс Игумнова во главе со своим руководителем как-то поехал на загородную прогулку. Было жарко, искупались. Мужчины обратили внимание на то, как хороша в купальном костюме студентка Фенечка. Игумнов не купался, стоял одетый на берегу. Один из студентов подошел к нему и неосмотрительно сказал: «Посмотрите, Константин Николаевич, какая фигурка у Фенечки». Игумнов посмотрел, лицо его исказилось гримасой брезгливости: «Фу, какая гадость!»

Анекдоты и остроты сыпались из уст Флиера как из рога изобилия, но даже самые непристойные из них он подавал изящно и со вкусом. От него я впервые услышал знаменитое изречение музыковеда Соллертинского: «Я пью много, но зато часто».

Флиер посвящал меня и в свои донжуановские истории, во многом необыкновенные, но явно не вымышленные.

В городе Линце он дал концерт. Публики пришло много, но рояль оказался плохо настроенным. Я кипятился, а Флиер улыбался и успокаивал меня: «Вы – придираст, разве у нас в провинции рояли лучше?» После концерта, смело сыгранного на плохом инструменте, к Флиеру выстроилась длинная очередь за автографами. Было поздно, я видел, как он устал, и всё уговаривал его прекратить надписывание программок, на что услышал возражение: «Это тоже важно, не надо зря обижать людей». Короче, в любом случае он учил меня житейской мудрости.

Флиер по-детски радовался, когда узнал, что его назвали лучшим исполнителем Шопена. До него в Австрии гастролировал Гилельс, тоже играл Шопена, но австрийцы назвали его молотобойцем. Между обоими пианистами чувствовался дух соперничества, но отношения оставались нормальными, товарищескими.

Иногда я наблюдал, как тень грусти спускалась на лицо Флиера. Выяснилось: он ощущал приближающуюся болезнь пальцев, гибельную для пианиста. Вместе с профессором Хорошко он ездил на консультацию к какому-то видному венскому врачу. Позднее, в Москве, я узнал, что болезнь обострилась, играть он уже не мог, но затем усилиями врачей и собственной воли вылечился и возобновил концертную деятельность.

В Будапеште мы провели вечер в кабаре «Казанова». На эстраде играл лёгкую музыку какой-то пианист. Флиер возмутился: «Что это за игра, это ж сапожник, я бы ему показал, как играть джазовые мелодии». Оказалось, что он не только был любителем лёгкой музыки, но и сам мастерски исполнял её, что доказал мне потом в венском гостиничном номере, где стоял рояль. Я уговаривал его выйти на эстраду и «показать класс», ему явно хотелось, но он удержался: «Ещё узнает пресса, раззвонят газеты и будут лишние разговоры».

Концерты Флиера в Вене прошли успешно, в австрийских газетах появились хвалебные рецензии, в советских – ни слова. Позднее в Москве он при мне кому-то доказывал: «О том, что Симонян в Вене забьёт гол, все наши газеты напишут, а как советский пианист за границей выступает – полный молчок». И со свойственной ему энергией добился всё-таки заметки не то в «Правде», не то в «Известиях».

На обратном пути наш самолёт сделал вынужденную посадку до утра в Киеве. Возник вопрос: где ночевать? «Это не проблема, – заявил Флиер, – у меня в Киеве тесть и горячо любимая тёща. Фамилия тестя – Козлов, хотя он чистокровный еврей, в прошлом – красавец мужчина, кумир киевлянок. А тёща в меня тайно влюблена, вам это должно броситься в глаза».

Поехали к Козловым, они нас приняли по-царски, восторженно обхаживали зятя: «Яшенька, Яшенька, какая счастливая случайность». В самолёте между Киевом и Москвой мне на минуту сделалось плохо. Надо было видеть, как добрый Флиер взволновался, ухаживал за мной и, даже когда всё уже давно прошло, беспрестанно спрашивал: «Ну как, всё в порядке?»

Зато я оказался перед Флиером серьёзно виноват: вскоре в Москву приехал на гастроли австрийский дирижёр Крипе, с которым мы оба познакомились в Вене. В филармонии зашла речь, кто исполнит с ним фортепианный концерт Чайковского. До этого мне пришлось беседовать с Флиером и я невзначай спросил его: «Ну, с Крипсом-то выступите, конечно, вы?» На это Флиер распетушился: «Больно мне это надо, подумаешь, обойдусь, разве если Крипе сильно попросит». По глупости я принял эту мальчишескую пижонскую реплику всерьёз: когда директор филармонии Власов спросил меня о кандидатуре Флиера, я в общих чертах ответил, что Яков Владимирович вроде бы не горит желанием. «Ну и бог с ним, – сказал Власов, – тогда попросим Виктора Мержанова». Так из-за меня с оркестром Крипса выступил не опытный Флиер, а молодой Мержанов. К тому же он сыграл скверно, отставал от оркестра и провалил номер. В ответ на сетования Флиера («Вот я бы сыграл!») я простодушно пояснил пианисту, что он намечался солистом в первую очередь, однако я так понял его, что… «Я вовсе тогда не говорил вам, что отказываюсь», – горячо возразил огорчённый Флиер.