Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 Страница 26

— А вы знаете, — обратился я к Эдвиге, — что вы похитили сердце г-на Троншена?

— Я к этому не стремилась. В конце концов, этот почтенный банкир задавал мне глупые вопросы.

— Вы не должны думать, что любой может предложить для вас что-то путное.

— Надо вам сказать, никто и никогда не задавал вопроса, который бы понравился более, чем ваш. Теолог — дурак и ханжа, который сидел в конце стола — показался мне скандализованным этим вопросом, и еще более — ответом.

— А почему?

— Он считает, что я должна была ответить, что Иисус Христос не мог бы оплодотворить Самаритянку. Он сказал мне, что объяснил бы мне причину, если бы я была мужчина, но поскольку я женщина, и к тому же девушка, он не может себе позволить говорить вещи, способные породить в моей голове мысли о строении богочеловека. Хотелось бы мне, чтобы вы рассказали мне то, что этот глупец не захотел сказать.

— Я охотно сделал бы это, но надо, чтобы вы разрешили мне говорить ясными словами, и, предположительно, что вы в достаточной мере образованы по части строения мужчины.

— Да, говорите ясно, потому что никто нас здесь не может услышать; но хотела бы вас заверить, что я образована по части строения мужчины только в теории и по литературе. Нет никакой практики. Я видела статуи, но никогда не видела и, тем более, не изучала настоящего мужчины. А ты, Элен?

— Что до меня — я этого не хочу.

— Почему нет? Это хорошо — все знать.

— Ну ладно, милая Эдвига, ваш теолог хотел сказать вам, что Иисус не был способен к эрекции.

— Что это такое?

— Дайте мне руку.

— Я это чувствую и представляю себе, потому что без этого природного феномена мужчина не мог бы оплодотворить свою подругу. И этот глупец теолог полагает, что в том случае проявилось бы это несовершенство!

— Да, потому что это явление происходит из желания, и правда то, что оно бы не проявилось во мне, прекрасная Эдвига, если я бы не находил вас очаровательной, и если бы, при взгляде на вас, во мне не возникало соблазнительное представление о прелестях, которые мне не видны. Скажите мне откровенно, в свой черед, разве, чувствуя это отвердевание, вы не испытываете сильный приятный зуд?

— Признаю это, и как раз в том месте, к которому вы прижимаетесь. Разве ты не чувствуешь, как я, моя дорогая Элен, непреодолимое желание в этом месте, слушая очень правильное объяснение, что дает нам месье?

— Да, я чувствую, но я чувствую его очень часто и без того, чтобы какой-то разговор его возбуждал.

— И при этом, — говорю я, — не побуждает ли вас природа утихомиривать его вот таким образом?

— Отнюдь нет.

— О да! — говорит Эдвига. Даже во сне наша рука помещается там инстинктивно; и без этого облегчения, я читала, у нас были бы ужасные болезни.

Продолжая это философское обсуждение, которое юная теологиня поддерживала вполне профессорским тоном, и которое придало прекрасному цвету лица ее кузины ясный оттенок сладострастия, мы подошли к краю прекрасного бассейна, с которого можно было спуститься по мраморным ступеням, чтобы искупаться, Хотя и было свежо, головы наши разгорячились, и мне пришло на ум предложить им погрузить ноги в воду, уверяя их, что им будет приятно, и если они мне позволят, я буду иметь честь их разуть.

— Давай, — говорит племянница, — я этого хочу.

— И я тоже, — говорит Элен.

— Садитесь же, милые девицы, на первую ступеньку.

Они уселись, и вот я, сидя на четвертой ступеньке, занялся их разуванием, превознося красоту их ступней и не показывая виду, что любопытствую увидеть повыше колена. Затем я помог им спуститься до воды и, предложив подобрать подол платья, подбодрил.

— Ладно, — сказала Эдвига, у мужчин тоже есть бедра.

Элен, которой стыдно было показаться менее храброй, чем кузина, не осталась сзади.

— Вперед, мои очаровательные наяды, — сказал я им, — этого достаточно; вы можете простудиться, оставаясь дольше в воде.

Они поднялись, пятясь задом и поддерживая подол, опасаясь замочить свои платья, и я занялся тем, что осушил их с помощью всех моих платков. Это приятное занятие позволило мне видеть и трогать все, к полнейшему моему удовольствию, и читателю не требуется, чтобы я заверил его под присягой, что проделал все в лучшем виде. Прекрасная племянница сказала, что я слишком любопытен, но Элен позволила все проделать с видом столь нежным и столь томным, что я должен был сделать над собой усилие, чтобы не пуститься дальше. Под конец, надев им чулки и башмаки, я сказал, что я в восхищении, что увидел секретные красоты двух самых прекрасных обитательниц Женевы.

— Какое действие это на вас произвело? — спросила Эдвига.

— Я не смею вам сказать или показать, но почувствуйте сами.

— Искупайтесь тоже.

— Это невозможно, работа слишком долгая для мужчины.

— Но у нас есть еще добрых два часа, чтобы оставаться здесь, без того, чтобы нас кто-то хватился.

Этот ответ дал мне понять все счастье, что меня ожидало; но я не решался рискнуть заболеть, бросившись в воду в том состоянии, в котором я находился. Увидев невдалеке павильон и будучи уверен, что г-н Трончин оставил его открытым, я взял своих красавиц под руки и повел их туда, не давая им понять моих намерений.

Этот павильон был полон ваз, горшков и красивых эстампов и т. д.; но что меня больше всего устраивало, там был широкий и красивый диван, пригодный для отдыха и для развлечения. Там, сидя меж двух красоток и расточая им ласки, я сказал, что хочу показать то, что они никогда не видели, и в то же время предъявить им главную движущую силу человечества. Они встали, чтобы любоваться мной, и, взяв каждую из них за руку, я предложил им искусственное наслаждение; однако во время этого действа обильное истечение жидкости повергло их в великое изумление.

— Это Глагол, — сказал я, — великий творец человеков.

— Это замечательно! — воскликнула Элен, смеясь над этим названием «Глагол».

— Но я тоже, — говорит Эдвига, — у меня тоже есть Глагол, и я его вам покажу, если вы подождете один момент.

— Садитесь на меня, прекрасная Эдвига, и я избавлю вас от стараний заставить выйти его наружу, и сделаю это лучше, чем вы.

— Я этому верю, но я никогда не делала этого с мужчиной.

— И тем более я, — говорит Элен.

Поместив их прямо передо мной, оплетенный их руками, я заставил их снова потерять сознание. Мы делали это сидя, в то время, как я своими руками пробегал их прелести, предоставляя им возможность развлекаться, также трогая меня, где им вздумается, вплоть до того, что, наконец, я омочил их руки, повторно испустив семенную жидкость, которую они с любопытством рассматривали на своих пальцах.