Андрей Фадеев - Воспоминания Страница 27

Погостив у родных около трех месяцев, мы возвратились в Екатеринослав, и жизнь потекла обычным порядком. В день коронации, этого года, я получил орден Анны 2-й ст., вследствие найденной в записной книжке покойного Императора одобрительной заметки обо мне, сделанной во время проезда его через колонии[35].

Вскоре по приезде я имел несчастье потерять отца моего, переселившегося в Екатеринослав, чтобы быть поближе ко мне и моему семейству. Честный труженик, по совести и мере сил своих работавший на пользу службы и для содержания семьи своей, он подавал нам пример усердного и безупречного исполнителя служебного долга и доброго семьянина. Мать моя осталась навсегда на жительстве в Екатеринославе.

В 1827-м году я много разъезжал по колониям, проехал до 3500 верст. В Симферополе познакомился с бывшим тогда в Керчи градоначальником Филиппом Филипповичем Вигелем, сделавшимся известным по изданным его посмертным запискам. Это был человек умный, образованный, но во многом чрезвычайно странный и строптивый. Мне рассказывал адъютант графа Воронцова, барон Франк, впоследствии градоначальник в Таганроге, что заехав однажды в Керчь, на Святой неделе, он нашел Вигеля нездоровым от расстройства нерв. Вигель его встретил жалобами и стенаниями по поводу своего несчастного положения, представив, между прочим, следующее тому доказательство: подле его квартиры находилась греческая церковь, в ней, по обыкновению, на Святой неделе часто трезвонили. Он приписывал это неудобство злонамеренности священника церкви, который будто бы, не зная как ему отомстить за какое-то неудовольствие, и зная, что у него слабые нервы, единственно по этой причине беспокоит его целую неделю звоном в колокола. Из всех злополучии, отравлявших жизнь Вигеля в Керчи, по изложению их барону Франку, важнейшим оказался этот трезвон.

По окончании моих разъездов, я и жена моя немного прихворнули. У нее усилились ее ревматические страдания, а ко мне привязались какие-то спазмодические припадки, и раз сделался продолжительный обморок от долгого сидения. В этот год приезжали ко мне ревизоры из министерства внутренних дел — Кусовников и Джунковский. Предлогом их командировки было поручение удостовериться в успехах распространения испанского овцеводства в колониях; эти успехи казались министерству неимоверными, хотя однако же были совершенно действительны, вследствие усиленной заботливости о том Контениуса. Впрочем, это был только предлог, потому что оба ревизора в этом деле ничего не смыслили. Цель состояла единственно в том, чтобы доставить им награду за эту поездку. Кусовников имел большое состояние (впоследствии разорился), а Джунковский, молодой человек, был сын директора департамента. Оба они, добрые и любезные малые, нисколько не обременяли нас своей бесполезной ревизиею, и мы с ними очень приятно проводили время. Кусовников, необыкновенный оригинал, иногда забавлял нас своими неожиданными выходками, особенно выражениями нетерпения: он был до такой степени нетерпелив, что, живя в Петербурге в нижнем этаже своего огромного дома, когда видел мимо проходящего человека, с которым желал переговорить, то разбивал цельное стекло в окне, чтобы скорее это сделать. Когда, через несколько лет после его посещения, я приехал в Петербург, то он, чтобы отблагодарить меня за гостеприимство в Екатеринославе, предложил мне в один день показать весь Петербург со всеми окрестностями и, действительно, исполнил обещание. В июньский день, с самого раннего утра, мы помчались в коляске, запряженной шестеркою, по Петербургу и окрестностям по всем направлениям; мельком видели все, как бы в калейдоскопе и, отобедав в полдень по дороге в одной из гостиниц, к ночи совершили этот подвиг вполне, с воспоминанием о виденном, как бы во сне.

1828-й год памятен для меня путешествием с генералом Инзовым по Бессарабии, продолжавшимся довольно долго; в иных местах мы заживались по неделе, а долее всего в Болграде, по причине проезда чрез него в то время Императора Николая Павловича. Государь пробыл там несколько дней и смотрел квартировавший в Болграде пятидесятитысячный корпус генерала Рудзевича. Это местечко было основано и устроено Инзовым, который соорудил в нем великолепную церковь, в коей, по его завещанию, его и погребли. Оно представляло тогда вид хорошо устроенного городка и было для нашей армии в 1828-м и 1829-м годах очень полезно. В нем сосредоточивались главнейшим образом хозяйственные запасы, построены огромные каменные магазины, госпиталь и многие дома, как для управления, так и для помещения военных генералов и прочих начальствующих лиц. Очень жаль, что мы лишились этого городка, стоившего столько издержек, забот и попечений об устройстве его покойному Инзову. По трактату 1856-го года он перешел во владение Молдавии[36].

В это пребывание Государя в Болграде. Инзов исходатайствовал мне пожалование 1500 рублей прибавочного жалованья, кои и до сих пор получаю.

Мы выехали из Болграда тотчас по отъезде Государя. Инзов был очень доволен приемом и вниманием, оказанным ему Августейшим Посетителем, с которым он находился ежедневно по несколько часов и всюду Его сопровождал. Генерал мне передавал свои наблюдения и впечатления в продолжении этих дней; особенно удивлялся необыкновенной памяти Государя, относительно лиц и имен. Покойный Государь Александр Павлович тоже был одарен удивительной памятью, никогда ничего не забывал — ни имен, ни лиц, ни места. Много случалось слышать рассказов по этому поводу, да и мне самому приходилось удостовериться в том (из вышеприведенных разговоров со мною покойного Государя), как он помнил названия самых незначительных места, станций, деревень, чрез которые когда-то проезжал, имена людей, которые когда-то слыхал мельком. Меня тогда поразила эта замечательная способность.

Считаю не лишним рассказать здесь два случая, доказывающих также, с каким характеристическим постоянством покойные Государи Александр и Николай I-е сохраняли в памяти имена людей, сделавшихся им известными по каким нибудь обстоятельствам с дурной стороны. Первый случай был с надворным советником Вильде, служившим в должности помощника смотрителя Волховских порогов, Свенсона, о котором я упоминал выше. Свенсон был, как о нем я и говорил, стар и слаб, а потому его племянник Вильде делал за него все, по выбытии отца моего. Осенью, кажется 1801-го года, на пристани пред порогами столпились караваны, торопившиеся прибытием в Петербург до замерзания вод. В караванах находились барки казенные и частные; по установленному правилу, казенным судам не предоставлялось никакого преимущества, а отправлялись они чрез пороги по порядку прихода, одно за другим, — кто стоял впереди, тот и отправлялся раньше. Были также барки с адмиралтейскими принадлежностями, которые сопровождал морской офицер, капитан второго ранга Подкользин. Он требовал от Вильде, чтобы его пропустили непременно вперед, прежде всех, тогда как суда его ведомства пришли позже всех — на что тот никак не соглашался и был совершенно прав. Подкользин крепко рассердился и, по прибытии в Петербург, пожаловался управлявшему тогда морским министерством адмиралу Чичагову, выставив Вильде взяточником, потворствовавшим частным судохозяевам за подарки. Чичагов доложил Государю, Государь приказал главному директору водяных коммуникаций, графу Румянцеву, произвести строжайшее исследование при депутате от морского ведомства. Следствие, произведенное правильно и беспристрастно, доказало, что Вильде ни в чем не виноват, о чем граф Румянцев конечно доложил Государю, который, выслушав его с недоверием и неудовольствием, заметил ему: «Ты все своих защищаешь». — Дело тем и кончилось, и Вильде не подвергся никакому взысканию. Наследующий год Вильде был представлен, вместе со многими другими чиновниками, за выслугу лет, к повышению чином. Государь, просматривая представления, как только дошел до имени Вильде, взял перо и вычеркнул это имя. В последующий год, начальство, хотя и знало это, но не имея повода не взносить его в список производств, вторично представило его и последовало то же самое. На третий год, при третьем представлении, Государь снова вычеркнул Вильде, написав своеручно на стороне: «Пока я жив, Вильде чина не получит». Так и сбылось.