Эдуард Хруцкий - Тайны уставшего города (сборник) Страница 27

На скамеечке Рождественского бульвара Алексей Сухарев услышал весьма занятную историю. Оказывается, его собеседник сидел в одной камере с милиционерами – убийцами со станции «Ждановская», и следователи давили на них, чтобы они дали показания на заместителя начальника ГУВД генерала Виктора Пашковского и начальника МУРа как на организаторов убийства сотрудника КГБ.

Когда перепуганные сержанты отвечали, что они таких высоких начальников в глаза не видели, следователи показывали им фотографии и предлагали опознать их на очной ставке.

КГБ основательно взялся за МУР, особенно за отдел Сухарева. Именно там пересекались интересы Лубянки и Петровки. Этот отдел занимался ворами в законе и крупными уголовными авторитетами, напрямую связанными с теневым бизнесом страны, которым так интересовались люди Андропова.

Вполне естественно, что, держа под постоянным оперативным контролем крупных воровских авторитетов, Комитет госбезопасности получал необходимую информацию.

Одним из объектов наружного наблюдения был знаменитый московский вор Черкас, и вдруг в КГБ узнают, что старший опер 4-го отдела Николай Степанов разрабатывает уголовного авторитета как фигуранта по крупному делу. Более того, Степанов привлек за организацию преступления еще одного авторитета, ныне, кстати, крупного банкира.

Все это напрочь ломало выстроенную КГБ схему. И как до сих пор уверены ребята из МУРа, тогда и возникло дело, что работники отдела Сухарева через агентов дают наводки на богатые квартиры и потом берут воров с поличным.

Старшего опера Николая Степанова арестовали. Он сидел в Лефортове. Много месяцев провел в одиночной камере, но не пошел на сговор с кагэбэшниками. Следователи с Лубянки не сломили его.

Прав был Софрон Ложкин: «МУР есть МУР».

Николая Степанова полностью реабилитировали, он получил жалованье за все месяцы отсидки, его восстановили на работе и присвоили очередное звание.

А что же с теми, кто шил ему статью?

Да ничего. Они спокойно ушли на пенсию и работают в коммерческих структурах. Они даже не извинились перед офицером милиции.

Разбирая свой архив, я нашел фотографию, сделанную в июне 1960 года в парке «Сокольники».

На ней я и ребята из МУРа за большим столом, уставленным пивными кружками.

Как хорошо, что больше я никогда не увижу лица на фотографиях, замазанные черной краской.

А может быть, увижу?

Огонь на поражение

Жара. Мы только что выкупались в Доне. На несколько минут стало легче. Но ненадолго. Уходим в маленький летний домик с двумя террасами. В зависимости от движения солнца на одной – всегда тень.

Сидим на террасе, пьем зеленый чай. Дачный поселок будто вымер. Жара придавила людей. И только на соседнем участке мужик в пестрых трусах по колено, последнем достижении местного кооперативного движения, обстругивает рубанком шершавую доску. Дом у него основательный, зимний, обшитый покрытыми лаком досками.

Кажется, что жара не действует на него. Он работает споро, рубанок идет ровно, золотистая стружка, завиваясь, падает на землю.

– Видишь этого мужика? – спросил хозяин дома Володя. – Бывший исполнитель.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

– Знаю.

– А почему бывший?

– Отказался расстреливать работяг из Новочеркасска, которым в 1962 вышку влепили.

– Ну, отказался, а что дальше?

– Выгнали, из партии исключили.

– Откуда сведения?

– Серьезные люди говорили.

Я промолчал, но позволил себе усомниться. Людей, приводящих в исполнение приговор, в лицо знало ограниченное число сотрудников МВД и КГБ, которые об этом не распространялись. Даже прокурор, присутствующий при расстреле, не мог видеть их закрытые маской лица.

Поэтому я просто не поверил своему приятелю. Но история эта имела определенное продолжение.

Через пару дней меня пригласили на вечернюю прогулку на речной плавединице, имевшей праздничное название «Салют».

Каково же было мое изумление, когда я увидел соседа моего товарища, командовавшего этим увеселительным судном.

Ночью от Дона пришла свежесть, мы курили с ним на корме, и я напрямую спросил его, был ли он исполнителем.

– Кто вам сказал? – рассмеялся он.

– Сосед ваш.

– Господи, дивны дела твои, чего только не говорят обо мне в поселке.

– А правда-то есть?

– Есть, я действительно после окончания речного училища по комсомольскому набору попал в школу КГБ. Стал следователем. А в 1962 году отказался вести дело одного из участников беспорядков в Новочеркасске.

– Ну и что?

– Разжаловали, выгнали из партии, уволили из органов. Еле устроился помощником на буксир. Отходил на нем положенное время. Ну а теперь получил под команду этот плавучий бардак. Перестройка, новое мышление.

– Давайте поговорим о Новочеркасске.

– Не хочу, – жестко ответил мой собеседник. – Не обижайтесь. Я ничего рассказывать не буду.

Я кое-что знал об июньских событиях 1962 года в Новочеркасске. Рассказал мне о них случайно встреченный участник тех трагических событий.

Лабытнанги. Лабытнанги. Огромное количество градусов северной широты. Самые суровые исправительные учреждения строгого и особого режима. Урки отматывали срока на зонах в этом солнечном краю, потом ходили в героях на блатхатах и малинах.

Вместе с «хозяином зоны», так называют начальника ИТК зэки, входим в охраняемый периметр. Контролеры, несмотря на то что я иду с подполковником, тщательно сверяют мои документы со списком, лежащим под стеклом на столе, и задают стандартный вопрос:

– Оружие?

– Не имею.

– Проходите.

Решетчатая дверь неохотно пропускает меня «на зону» и торжествующе захлопывается за спиной.

– Пойдемте в мастерские, – говорит подполковник, – у нас там сувенирный цех организован, делаем всякие симпатичные поделки. Их не только Салехард покупает, но и московский Интурист. Повезло нам, семь лет назад мастера – золотые руки этапом пригнали.

– За что сидит?

– По семьдесят девятой.

– Бандит?

– Да какой он бандит. Дали двенадцать лет, без пересмотра, за новочеркасские события.

Мы входим в длинный, хорошо освещенный цех. Отдельные столы-верстаки, за ними люди в синих халатах. Такое впечатление, что попал не в колонию, а на московский часовой завод.

В углу, под яркой лампой, высокий человек лет пятидесяти работал на миниатюрном токарном станке.

– Сам сделал станок черт знает из какого хлама. К нам комиссии всякие приезжают, смотрят на оборудование цеха и не верят, что такое можно сделать из груды лома, что на свалке валяется. Золотые руки. Здравствуйте, Алексей Фомич.

Человек повернулся, снял защитные очки и ответил совершенно по-вольному: