Автор неизвестен Биографии и мемуары - Знаменитые авантюристы XVIII века Страница 27

Тогда проекты и планы бегства вдруг толпою нахлынули в его разгоряченный мозг. Он хватался за каждый из них, напряженно обдумывал его во всех мельчайших подробностях до тех пор, пока не нападал новый план, который казался ему несравненно удобнее и разумнее; тогда он бросал прежний проект и с той же настойчивостью принимался обдумывать новый.

В эти дни случилось событие, которое ясно показало Казанове, в какое печальное состояние пришли его мыслительные способности. Однажды, в то время как Лоренцо и его помощники собирались выйти из каморки Казановы после ее уборки, вдруг разразился сильный толчок землетрясения. И вот, в самый момент толчка Казанова вдруг почувствовал прилив какой-то непостижимой, захватывающей радости. Он стоял и ждал в блаженной немоте, сам не зная чего. Спустя несколько секунд разразился новый толчок. Тогда, не в силах будучи сдержать свое восторженное возбуждение, Казанова вскричал:

— Un altra, un altra, gran Dio, ma piu forte! (Еще раз, еще, о, великий Боже, да покрепче!)

Тюремщики, подумав, что он сошел с ума и кощунствует в безумии, бросились бежать.

Тогда Казанова опомнился и старался сообразить, что его так обрадовало в землетрясении. И вот он вспомнил, что у него эта катастрофа вызвала внезапное возникновение целого плана спасения: от сильного толчка здание разрушится, а он, здравый и невредимый, очутится на площади Св. Марка и, пользуясь сумятицею, преспокойно убежит. Мелькнула, впрочем, также догадка, что здание может задавить его своими развалинами. Ну, что же, и это хорошо; по крайней мере, конец!

Заметим мимоходом, что это землетрясение было отзвуком той ужасной катастрофы, которая в 1755 году разрушила Лисабон.

Глава XI

Кое-что о тюрьме Piombi. — Тюремные товарищи — Маджорино, ростовщики Сквальдо-Нобили и Шалон. — Посещение заключенных секретарем инквизиции. — Исповедь Казановы и предсказание исповедовавшего его иезуита о дне освобождения. — Казанова запасается лампой и долотом и принимается бурить пол своей камеры. — Внезапный перевод в другую камеру и открытие тайны.

Для того чтобы лучше уразуметь всю процедуру бегства Казановы из страшной «свинчатки», надо дать понятие хотя в общих чертах ее устройстве. Кто бывал в Венеции или видел фотографии этого города, тот знает, что тюрьма эта составляет часть Дворца Дожей, именно его верхний этаж или чердак; а так как дворец крыт свинцовыми листами, то и тюрьма оказывается непосредственно под ними. Отсюда и пошло выражение среди венецианцев — «попасть под свинчатки» (по-итальянски свинец — piombo) и само название тюрьмы — «свинчатки», свинцовые листы — piombi. Таким устройством кровли, заметим мимоходом, объясняется и та невыносимая жара и духота в ней в летнее время, от которой так каторжно мучился Казанова. В тюрьму имеется только один ход, именно из зала заседания совета инквизиции, находящегося за каналом, через Мост Вздохов (Ponte dei Sospiri). Ключ от дверей тюрьмы, выходящих на мост, хранился у секретаря инквизиции и только раз в сутки, на время, необходимое для уборки камер, секретарь передавал его тюремщику; остальное время вход в тюрьму был заперт, и она совершенно была отрезана от всякого сообщения с внешним миром. Уборка камер, как уже сказано, производилась утром до открытия ежедневных заседаний совета инквизиции, для того, чтобы сторожа не ходили через этот зал (а мимо него другого хода не было) во время заседания.

Тюрьма, т. е., говоря правильнее, весь этот чердак дожеского дворца разделялся на несколько отделов, которые народ звал тюрьмами; когда говорили о Piombi, выражались во множественном числе — не тюрьма, а тюрьмы, потому что их было несколько, отделенных одна от другой. Три отделения тюрьмы обращены окнами на запад, а четыре другие — на восток, соответственно расположению ската кровли дворца. Казанова попал в одно из отделений западного ската кровли. Западные отделы выходят на двор, восточные — на улицу, разумеется, на местную, венецианскую, т. е. на канал, называемый Rio di Palazzo. В восточных отделах света больше и камеры выше, так что там можно стоять во весь рост. Западные отделы называются trave, т. е. балки, матицы, по тем толстым бревнам, концы которых загораживают свет, как мы уже упоминали выше. Пол каморки Казановы приходился как раз над залом заседаний совета инквизиции; венецианцы называли его bussola, т. е. барабан, тамбур, сени; этот зал служил как бы сенями, преддверием тюрьмы.

Казанова хорошо знал расположение дворца и тюрем; знал также весь монотонный, в высшей степени регулярный ежедневный обиход занятий инквизиции. Обсудив эти обстоятельства, он пришел к заключению, что бежать из тюрьмы можно исключительно лишь через пол; надо было пробуравить в нем отверстие и спуститься в зал заседаний инквизиции и оттуда уже бежать через дворец. Но для этого надо было прежде всего запастись каким-нибудь орудием, а у него ничего не было, и он тщетно ломал себе голову, откуда бы добыть хоть что-нибудь, чем можно пробуравить пол. Для того чтобы подкупить служителя, требовались деньги, а у Казановы их не было. Смущали его также тюремщики. Лоренцо приходил обыкновенно с двумя сторожами; один из них входил в тюрьму, а другой всегда оставался снаружи, настороже. Допустив, что он мог бы задушить Лоренцо и того сторожа, который вошел с ним, как быть со вторым сторожем? Он убежит и кликнет на помощь. Казанова бросил книги и думал с непоколебимым упорством только об одном — о своем побеге. Он всегда верил глубоко, что если человек задумал что бы то ни было и преследует свою цель упорно и неотступно, то непременно ее достигнет. Он может стать папой, может опрокинуть целую империю, словом, нет для него ничего недоступного, лишь бы его воля и настойчивость оказались пропорциональны предположенной задаче.

В половине ноября Лоренцо сообщил Казанове, что к нему скоро подсадят нового узника. Секретарь инквизиции Бузинелло (назначенный вместо прежнего, Кавалло) приказал Лоренцо поместить этого узника в самую неудобную камеру, а неудобнее той, где сидел Казанова, не было во всей тюрьме. Лоренцо сказал было секретарю, что Казанова смотрит на свое одиночество как на особенную милость; секретарь заметил на это, что за четыре месяца заключения мысли узника могли и измениться. Известие обрадовало Казанову; особенно он был доволен назначением в секретари этого Бузинелло: он знал его за весьма хорошего человека.

В тот же день после полудня привели нового арестанта. Его молча втолкнули в камеру и молча ушли. Новичок, молодой человек небольшого роста, довольно свободно стоял в каморке во весь рост, не сгибаясь. Казанова ясно видел его; он сам лежал в это время на кровати, и новоприбывший, за темнотою, не мог его видеть, не мог и слышать, потому что Казанова лежал тихо и неподвижно. Новый обыватель каморки огляделся, увидел кресло, стол и, вероятно, подумал, что все это тут поставлено для него. Увидел потом книгу, взял в руки, но с досадой бросил, она была латинская, а он не знал по-латыни. Потом он ощупью пошел кругом каморки и, разумеется, в конце-концов добрался до Казановы, нащупав его в постели. Юноша тотчас почтительно извинился. Невольные сожители познакомились, и молодой человек сейчас же рассказал Казанове свою историю.