Джером Джером - На сцене и за кулисами: Воспоминания бывшего актёра Страница 27

При этом madame сложила свои ручки — а у нее были прехорошенькие маленькие ручки, — и имела такой несчастный вид, что monsieur почувствовал сильное желание взять ее в свои объятия и утешить. Но он одумался и сдержал свой великодушный порыв. Затем madame объявила о своем намерении отправиться в театр в тот же вечер и пожелала узнать, какие идут пьесы.

Когда monsieur объявил ей, что «известный всему свету трагик из Дрюри-Лэна будет великолепно исполнять свои роли в «Ричарде III — м» и «Идиоте-свидетеле»», то это, по-видимому, произвело на нее большое впечатление, и она думала, что это — комедия. «Посмеяться над тем, что забавно, — повеселиться, это так приятно.»

Monsieur подумал, что madame покажется многое смешным в великолепном исполнении «Ричарда III — го» и «Идиота-свидетеля», даже если она найдет шутку немного тяжеловесной, но он не сказал этого вслух.

Затем madame напомнила monsieur, что он ищет квартиру. Madame взяла в ротик кончик указательного пальца, наморщила брови и сделалась серьезна. «Да, тут есть мисс Кемп, она иногда пускала к себе постояльцев. Но мисс Кемп такая строгая, такая требовательная. Она требует, чтобы все вели себя хорошо. А хорошо ли ведет себя monsieur»? — Это было сказано с такой улыбкой, которая выражала сомнение.

Monsieur осмелился было высказать такое мнение, что всякому мужчине достаточно посмотреть в глаза madame пять минут для того, чтобы сделаться святым. Мнение monsieur было осмеяно, но, несмотря на это, ему дан был адрес мисс Кемп, к которой он, заручившись рекомендацией своей очаровательной знакомой француженки, и отправился.

Эта мисс Кемп была старая дева и жила совершенно одна в маленьком треугольном домике, стоявшем на заросшем травою дворе, за церковью. Это была чистенькая старушка, с быстрым взглядом и острым подбородком. Вскинув голову, она быстро оглядела меня с головы до ног и потом сказала, что, вероятно, я приехал в город для того, чтобы работать.

— Нет, — отвечал я, — я приехал для того, чтобы играть. Я — актер.

— О, — сказала мисс Кемп, а потом прибавила строгим тоном: — Вы женаты?

Я с неудовольствием опровергнул это предположение.

Вслед за этим старушка попросила меня войти в комнаты, и мы с ней скоро подружились. Я всегда схожусь со старухами. После молодых я люблю их больше всех других особ женского пола. Да к тому же мисс Кемп была очень милая старушка. Несмотря на то, что она была старой девой, она высказала по отношению ко мне материнскую заботливость — так печется о своих цыплятах курица, ходящая на дворе у амбара. Я сказал, что пойду купить чего-нибудь к чаю и схожу за своей корзиной, но она не хотела об этом и слышать.

— Да что вы, дитя мое, — сказала она, — идите скорее и снимайте мокрые сапоги. Я пошлю кого-нибудь за вашим багажом.

И мисс Кемп заставила меня снять пальто и сапоги и сидеть у камина с ногами, закутанными в платок, а сама она в это время поджаривала ломтики хлеба, резала мясо, гремела чайным прибором и болтала.

Я жил у мисс Кемп только одну неделю, потому что труппа пробыла в городе не более недели, но я долго не забуду этой необыкновенной старой девы, с ее суетливостью и добрым сердцем. Я еще и теперь вспоминаю чистенькую кухню, где весело горит огонь, решетка у печи так и блестит, а перед огнем лежит, развалившись, толстый мурлыкающий кот. На столе стоит ярко горящая лампа старинного фасона, а между столом и огнем сидит на своем стуле, с высокой спинкой, и сама маленькая старушка с чулком в руках; на коленях у нее лежит раскрытая Библия. Я желаю, чтобы эта картина оставалась и теперь в том виде, в каком я видел ее тогда, и пусть останется такою же многие годы.

Должно быть, мне выпало особенное счастье, что я нападал на таких хороших хозяек, а то они бывают, по большей части, злобными женщинами. Мне часто приходилось иметь с ними дело и, говоря вообще, они были ко мне добры, предупредительны и никогда не выжимали из меня копейку, — совсем наоборот. Мне всего лучше жилось у провинциальных хозяек, но даже и между лондонскими хозяйками, которые, вообще, далеко не так симпатичны, как их провинциальные товарки по профессии, мне никогда не приходилось встречать наводящего страх типа солдата в юбке, о котором я так много слышал.

Может быть, читателю покажется странным, что я защищаю квартирных хозяек, так как их обвиняют во многом, но справедливость требует, чтобы я высказал то, что пришлось испытать мне самому. У них есть свои недостатки. Они грубо обходятся с прислугой (но в этом случае и прислуга говорит им дерзости, так что, может быть, прислуга только платит им тою же монетой), непременно хотят сами жарить котлеты и так много говорят, что хоть бы впору какому-нибудь ирландскому члену парламента. Они непременно расскажут вам обо всех своих огорчениях и заставляют вас дожидаться завтрака, который приготовляют сами. Они не устают перечислять все, что они сделали для какого-нибудь неблагодарного родственника, приносят огромную пачку относящихся сюда писем и выражают желание, чтобы вы их прочли.

Они также надоедают вам до смерти, рассказывая каждый день со всеми подробностями о том, что сказал или сделал один безупречный молодой человек, бывший когда-то их постояльцем. По-видимому, этот молодой человек был совсем подавлен необычайной добротой упомянутой хозяйки. Он много раз говаривал ей со слезами на глазах: «Ах, миссис такая-то, вы были для меня больше, чем мать», и при этом он жал ей руку и говорил, что ничем не может заплатить ей за ее доброту. Последнее оказывалось верным, потому что в конце концов он обыкновенно уезжал от нее, задолжав ей порядочную сумму.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Я играю в постоянной труппе

Мне жилось очень плохо в той труппе, в которую я теперь поступил. Какова была эта труппа, мы узнаем из следующих выдержек:

…— Дорогой Джим. Если я останусь долго в этой труппе, то, наверно, сойду с ума (ты, может быть, скажешь, что это не трудно, так как ума у меня немного). Мне нужно поскорее уйти отсюда. Дело поставлено до такой степени плохо, что ты себе не можешь и представить. Театр Крэммлеса, по сравнению с тем, как ведется дело у нас, покажется настоящей Comedie Francaise. У нас нет ни режиссера, ни кассира. Если только это одно, то я не стал бы роптать, но мы должны сами расклеивать афиши, общими силами рисовать декорации и собирать у входа деньги, — хотя эта последняя обязанность не особенно трудна. У нас нет определенных амплуа. Мы все играем «ответственные» роли и последние распределяются между нами с полнейшим беспристрастием. Что касается жалованья, то и тут соблюдается восхитительное равенство: мы все получаем гинею. То есть, это в теории; в действительности же мы получаем различное жалованье, каждый, соответственно с умением приставать и требовать его; maximum, до которого доходит который-нибудь из актеров, это — пятнадцать шиллингов.