Маргарита Павлова - Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников Страница 27

Писателя, несомненно, «притягивали» характеры, в определенном смысле санкционированные пафосом натурализма, поощрявшего изображение уродливых сторон личности, болезни, житейской «грязи», будничности и пошлости «среды», — и в этом конкретном смысле в свете «экспериментального метода» могут быть прочтены почти все художественные тексты его ранней прозы, прежде всего роман «Тяжелые сны». Вместе с тем новизна этих произведений также несомненна.

5

Работа над «Тяжелыми снами» была длительной и достаточно интенсивной: в составе рабочих материалов (всего более 1000 рукописных листов архивной пагинации) — планы, наброски, картотека пратекста (99 карточек с набросками), варианты отдельных глав, две папки с черновыми рукописями[196].

За годы создания романа авторский замысел не раз претерпевал изменения, вместе с ним менялись содержание и поэтика текста. Об этих изменениях позволяют судить сохранившиеся автографы, представленные двумя черновыми рукописями и вариантами отдельных глав, — в совокупности эти тексты могут быть названы рукописной версией произведения. Однако реконструировать первоначальную композицию и сюжетную канву романа можно лишь с большой долей условности, поскольку ни одна из имеющихся в нашем распоряжении черновых рукописей не содержит полного текста произведения.

Первоначально роман был задуман в стилистике социально-бытовой реалистической прозы, в духе физиологических очерков «натуральной школы», и откорректирован в соответствии с требованиями «экспериментального метода». Ранней рукописной версии текста Сологуб предпослал предисловие, где изложил художественные принципы, которыми он руководствовался, приступая к работе над «Тяжелыми снами»:

Несколько очерков, предлагаемых здесь, не составляют отрывков из задуманного мною романа, — это только этюды для него, подобные тем, которые делает живописец для большой картины, рисуя на малых полотнах отдельные фигуры, которые могут ему пригодиться. От этих этюдов нельзя требовать ни законченности, ни строгой обработки. Они редко становятся достоянием публики: художник делает их для себя. Я предлагаю их Вашему вниманию только для того, чтоб Вы по этим бледным очеркам могли судить, пригодятся ли для Вашей особенной цели эти фигурки, когда они будут раскрашены. Я бы не решился показать их Вам в таком несовершенном виде, — но эти фигуры еще очень не скоро войдут на свои места в романе. По моей совершенной литературной неопытности и по неумению моему писать романы, этот мой роман будет готов еще не скоро: месяца три или четыре самой прилежной работы понадобятся на то, чтобы написать его, как выражался Гоголь, «вдоль», — а потом надо будет писать «поперек», т. е. старательно обрабатывать каждую страницу. И потому прошу ценить не столько исполнение, сколько замысел.

Писатель не имеет права давать портретов живых лиц, но он не должен и погрешить против жизни, все должно быть так, как бывает на самом деле, но ничто не должно быть простой фотографией того, что где-то и когда-то произошло. Все то, что я рассказываю, должно быть верно, — я должен рассказывать только о том, что видел и слышал, о том, что знаю. Но как живописец надевает на своих людей ту или другую одежду, так и писатель обязан ставить выбранных им людей в ту или другую обстановку, в которой люди вообще бывают. Как живописец для одной и той же фигуры пользуется элементами, заимствованными из разных фигур, так и писатель, желая всегда быть верным правде, часто сливает своих героев из отдельных черт, хотя бы ему пришлось наблюдать эти черты в разных лицах. Надо только, чтобы в результате изображения получились образы живых людей[197].

Содержание очерков должно было соответствовать авторскому плану: «5 слоев общества: аристократия (внешность и пустота, Палтусовы), плутократия (Мотовилов), интеллигенция (Ермолин), чиновники (директор, etc.), мещане (Дмитриевы)»[198].

Очеркам предшествовали краткие портретные зарисовки героев, к примеру:

Ермолин олицетворяет грустную задумчивость старика, который оказался ненужным в деятельной жизни, не потому, что он был нехорош, но потому, что по обстоятельствам времени нужны были не люди, а слуги и столпы сверху, слуги и пресмыкающиеся снизу. Служить общему делу — это он понимал… Нет, надо было служить печальным идеям застоя и реакции, мистическим бредням, занявшим первое место после шумной ликвидации преждевременных стремлений[199].

Анна Осинина <Ермолина в поздней редакции. — М.П.>. С первого взгляда производит впечатление девушки простодушной, наивной, неглупой и доброй. В ней чрезвычайно много нетронутой свежести мысли и чувства. Но она знакома с сомненьями <1 нрзб.>, пока больше из книг. Собственная психическая жизнь ее течет мирно и ровно. [Она верит в Бога наивно и полно, задушевно молится и умеет находить счастье в молитве.][200] Не верит. Она любит религиозное чтение и стремится проводить в жизни евангельские требования. Она говорит правду, любит людей, ненавидит зло, помогает бедным. [Но она очень далека от одностороннего ханжества.] В ней много бойкости, живости, смелости. Она обладает смелостью физической и нравственной. Она не боится холода, не боится волков, не боится нахалов, не боится ложного стыда. Она не стыдится ходить босая дома в деревне, и часто ее ноги по несколько дней не знают обуви. Она слегка краснеет, если кто из мало знакомых встретит ее разутую, но не испугается и не убежит. Смелость в делах и в словах вообще не исключает в ней застенчивости перед людьми мало знакомыми, в ней очень милым образом сочетаются черты наивного ребенка и смелого человека. Оттого ее нежность, теплая и мягкая, чужда жеманной приторности, а ее смелость далеко не похожа на разнузданную вольность обращения эмансипацированных <так!> барышень. Она даже немного кокетлива[201].

В черновых рукописях встречается только один завершенный очерк — «этюд» о семействе Ефимовых (в поздних вариантах: а) Дмитриевых, б) Дылиных): отце-пьянице, мелком чиновнике, нищенской обстановке многодетного дома, повседневном быте и нравах мещанской бедноты, обосновавшейся на Дятленке (остров в дельте крестецкой речки Холовы). В центре очерка — судьба Насти Ефимовой (в окончательном тексте: Вали Дылиной), получившей после смерти отца место классной наставницы в начальной школе, и рассказ о ее дружбе с женихом-семинаристом Тихоном Поликарповым (в окончательном тексте — Яковом Сеземкиным). Очерк составил первую главу одной из ранних версий романа (до нас дошли лишь немногие главы); в сокращенном и переработанном виде он вошел в окончательный текст[202].