Александр Ханин - Рота, подъем! Страница 27

– Раз, два, раз, два, – размеренно командовал сидящий на табуретке сержант. – Нажимай, нажимай. Пол должен блестеть, чтобы я видел в нем свое отражение. Раз, два. Раз, два.

Оставшиеся в казарме военнослужащие по очереди натирали пол, поправляли солдатские одеяла и подушки, вытирали пыль с портретов вождей страны и выравнивали койки по натянутой между спинками кроватей нитке, или, как любовно выражались в армии, "по ниточке".

"По ниточке" выглядело следующим образом. Насколько получалось, выставлялись две крайние кровати, между ручками натягивалась нитка, и по ней выставлялись все остальные кровати в секторе. После этой процедуры нитка натягивалась по одной из трех черных полос грубого армейского одеяла, обладавшего неизменно темно-синим цветом, и операция выравнивания повторялась уже на одеялах, выполнявших так же роль покрывала. В заключение одеяла "отбивались". Нет, конечно, одеяла не выполняли команду "Отбой", так ожидаемую солдатами. Все было с точностью до наоборот. Двумя ровными дощечкам с прибитыми для удобства короткими ручками солдаты ударяли по краю одеяла, стараясь придать краю ровный вид, создавая из лежбища что-то отдаленно похожее на параллелепипед с ровными краями. Способов установить подушку было придумано аж три, и выбор зависел исключительно от желания кого-нибудь из командиров роты или старшины, в соответствии с тем, какое понятие красоты было привито власть имеющим в казарме военного училища или семейном быту.

– Рядовой, Сакрумов, – позвал сержант.

– Я, товарищ, сержант, – громко отозвался узбек.

– Ты всю пыль вытер? – поинтересовался дежурный.

– Так точно, – еще не понимая, к чему клонит сержант, ответил довольный узбек.

– Упор лежа принять, – лениво скомандовал сержант, не поднимая глаз. – Ползком до противоположного окна, арш.

Через три минуты поднявшийся с пола Сакрумов продемонстрировал недостаточность своего исключительно армейского труда в виде собранной пыли собственным обмундированием.

– Ленишься, Сакрумов, ленишься? – скучающе спросил сержант. – Не заботишься ты о здоровье своих товарищей. В грязи жить хочешь, как свинья?

– Нэт, нэ хочу, – понимая, что попал, выдавил узбек.

– Тогда, вперед, убирай дальше.

Убирать расположение можно было круглосуточно в сутки, потому что площадь казармы предоставляла возможность пыли накопиться около дневального еще до того, как убирающий доходил до противоположного окна около канцелярии командира роты.

– Рота, смирно! – прокричал дневальный. – Дежурный по роте на выход.

– Вольно, вольно, – сразу среагировал идущий быстрым шагом в свою канцелярию ротный.

– Ханин, – окрикнул меня капитан, проходя мимо, – иди сюда.

– А? – ответил я, вставая с табуретки.

– Чего делаешь? – поинтересовался ротный.

– Учу Устав Внутренней Службы, – радостно отрапортовал я.

– Кончай дурака валять, – остановил бессмысленное занятие ротный.

– Мне сказали, что ты на печатной машинке можешь.

– Ну, печатал, – уклончиво ответил я.

– "Ну" или печатал? – уточнил капитан. – Идем, проверим.

В канцелярии он снял со шкафа довольно старую печатную машинку

"Ока" с большой кареткой и пробитой в отдельных местах двухцветной лентой, и кинул мне какой-то лист с текстом.

– На-ка, попробуй.

Вставив чистый лист и отведя каретку в крайнее положение, одним пальцем стукая по клавишам, я пытался вспомнить расположение букв.

– А говорил, что умеешь, – загрустил капитан.

– Так пальцы забывают, – попытался я защититься. – Надо чуть времени, чтобы вспомнили.

– Сколько времени тебе надо? Пятнадцать минут хватит? – с надеждой в голосе спросил ротный.

– Ну, не знаю, – начал я тут же торговаться.

– Вот тебе текст, все равно ты печатаешь быстрее меня. А у меня дел по горло, – провел капитан ребром ладони себе по шее. – Надо, чтобы к вечеру все было напечатано…

– А мне еще пол натирать, – тут же попытался я показать свою большую занятость армейским бытом.

– От всех работ по роте я тебя освобождаю, – утвердительно сказал капитан и ткнул пальцем с грязным ногтем в бумагу. – Это намного важнее пола. Сколько тебе еще тут сидеть?

– Фельдшер сказала до завтра…

– Вот сиди, пока не сделаешь! – приказал командир роты.

Пальцы вспоминали расположение быстро, да и машинка, по сравнению с имевшейся дома маленькой, компактной, но очень тугой "Москвой", была куда мягче.

– Опа, у нас новый "стукач", – голос вошедшего старшего сержанта

Корейко был весел.

– Я не стукач, – тут же насупился я.

– Да так "печатников" величают. Стучишь, дятел? – не пытаясь зацепить, а констатируя факт, ответил Корейко.- А тебя не учили вставать, когда старший по званию входит? – вдруг вспомнил он.

– Мне ротный сказал, что срочно надо, – отпарировал я, на всякий случай поднимаясь.

– Ладно, ладно, стучи, – понимая, что спорить с ротным не стоит, усадил меня замкомвзвода, и выходя зыркнул глазами. – Стукач.

Документ я допечатал раньше, чем предполагал. Радостный ротный меня тут же нагрузил следующим текстом, который я отложил уже поздно ночью. Утром меня разбудили по распорядку дня.

– Чего лежишь? Подъем тебя не касается? – прокричал дежурный мне прямо в ухо.

– Да я всю ночь печатал…

– А меня это трахает? – выдал дежурный. – Была команда – значит, вскочил, воин.

Через пару часов ротный снял меня с политзанятий, на которых солдаты клевали носами, и усадил снова за печатную машинку.

– Молодец, будешь у меня работать. А писать ты не умеешь?

– Нет, – тут же отрекся я, грустно вспомнив недавно происшедшее со мной.

– Жаль, – изрек капитан. – Ну, не страшно, печатай, печатай.

С переходом в разряд лиц приближенных, отношение сержантов ко мне кардинально изменилось в лучшую сторону. Я знал распорядок дня ротного, время его прибытия и, что было куда важнее, исчезновения из роты. Это была ценная информация для сержантов, регулярно ходящих в самоволки. Меня почти не ставили в наряды, я мог в любую минуту понадобиться. От меня не требовали вставать, когда я сидел в канцелярии. К некоторым сержантам младших призывов я начал обращаться на ты.

А вот отношения с солдатами стали далеко не лучшими. При любой возможности среднеазиаты меня цепляли, то норовили толкнуть сзади, то подставить мне подножку, и, когда я резко оборачивался, стараясь сделать худое лицо пострашнее, дружно смотрели, не мигая, своими раскосыми глазами за моей реакцией.

– Чего, писарь? Что случилось, споткнулся?

Их обида была понятна. В то время, когда они бегали по полосе препятствий, ползали в пыли и грязи, осваивали боевую технику и стояли в нарядах, я в тепле и при свете настольной лампы печатал на печатной машинке командиру роты, замполиту, зампотеху непонятные для солдатского ума документы. Выходя в расположение и ощущая взгляды сослуживцев, я ощущал себя не в своей тарелке. Несмотря на то, что мне было неплохо в физическом смысле, морально меня давило. Особенно это пробивалось, когда я видел стертые от марш-бросков и муштры каблуки сапог или слышал рассказы о разбрасывании гранат или когда солдаты соседнего взвода громко переспрашивали, демонстрируя, что