С. Кошечкин - Весенней гулкой ранью... Страница 27

Шаляпин Горькому из Нью-Йорка за 15 лет до приезда туда Есенина.

То же самое увидел и Есенин - ив Западной Европе, и в Америке:

"Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной

моде господин доллар, на искусство начхать... Пусть мы нищие, пусть у нас

голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь сдали за

ненадобностью в аренду под смердяковщину".

(Отмечу в скобках, что книга собственного корреспондента "Правды" в США

Бориса Стрельникова об Америке 1975- 1980 годов называется " Тысяча миль в

поисках души". Эти слова отнюдь не означают, что в, Штатах мало честных, гостеприимных людей. Но за этими словами чувствуется: и в наши дни частная

собственность, бизнес ни в малейшей степени не способствуют процветанию

человечности, бескорыстия.)

Поэту ненавистен затхлый мир чистогана, духовной нищеты. Сравнивая то,

что увидел на Западе, с тем, что оставил в России, в Советской России, он

приходит к выводу: "...Жизнь не здесь, а у нас".

Но ведь там, "у нас", совсем недавно он пел "над родимой страной

аллилуйя", проклиная "железного гостя", и готов был ринуться на него в

последнем, смертельном прыжке...

Не кто-нибудь, а он сам, поэт, в тоске и боли "покинул родные поля"...

Умом он понимает: то, что Россия пошла по новому пути, предопределено

историей. Революция разрушила старый мир, который по существу был таким же

тупым и бездушным, как вот этот, западный.

И потому он, приехав в Берлин, в эмигрантском клубе пел

"Интернационал"...

И заявил корреспонденту из газеты "Накануне":

- Я люблю Россию. Она не признает иной власти, кроме Советской. Только

за границей я понял совершенно ясно, как велики заслуги русской революции,

спасшей мир от безнадежного мещанства.

Ему нравится, что озлобленные "бывшие" называют его "большевиком",

"чекистом", "советским агитатором"...

Как же все это вяжется с "Москвой кабацкой"?

Да, там, "у нас", неимоверно трудно. Его сердце обливается кровью при

одном воспоминании о бесхлебных полях, о голоде, о разрухе... Но Ленин,

большевики делают все, чтобы побороть невзгоды, наладить жизнь...

А он, поэт России, сын крестьянина, все еще сердцем не оттаял: "Ты,

Рассея моя... Рас... сея..."

Все еще: "Захлебнуться бы в этом угаре, мой последний, единственный

друг". Это уже написано здесь, на чужбине...

О том ли, о том ли он пишет? Кому это надо? Да и вообще - его поэзия,

его душа нужны ли?

И это одиночество... "Господи! Даже повеситься можно от такого

одиночества...", "Очень много думаю и не знаю, что придумать", "...Я впрямь

не знаю, как быть и чем жить теперь...".

Не эти ли тоска и отчаяние в неуютном номере парижской или нью-йоркской

гостиницы вылились в пронзительно-откровенные и беспощадные строки:

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Наверно, в такой же тяжелый час к Эдгару По являлась неуклюжая черная

птица, чтоб провещать поэту хриплым карком зловещее: "Больше никогда".

К Александру Блоку "из ночи туманной" подходил, шатаясь, "стареющий

юноша", шептал пошлые слова и, нахально улыбнувшись, исчезал. Не менее

загадочный и отвратительный гость приходит в гостиничный номер:

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Он многое знает, этот незваный пришелец. Ему доподлинно известна жизнь

какого-то забулдыги, скандального поэта.

Как будто мутное увеличительное стекло наводится на стихи "Хулиган",

"Исповедь хулигана", "Не ругайтесь. Такое дело!", "Я обманывать себя не

стану...", "Пой же, пой...". "Уличный повеса" превращается в "прохвоста",

"озорной гуляка" - в авантюриста "самой высокой и лучшей марки".

В книге, которую читает черный человек, "много прекраснейших мыслей и

планов". Но они его не интересуют. Он пришел, чтобы выискать на ее страницах

самое гадкое, низкое...

Пожалуй, ни в одном произведении Есенин не вынимал себя "на испод" так, как это сделал в "Черном человеке". Тут слова не просто "болят", они

кровоточат, они до краев наполнены невыносимой мукой. Вот оно - "рубцевать

себя по нежной коже". Вот она - "кровь чувств".

В письме Есенина из Нью-Йорка есть такие строки: "...Молю бога не

умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно..."

В "Черном человеке" на какой-то миг он умер душой к своему искусству, к

своей поэзии. "Золотая словесная груда" превратилась в "дохлую томную

лирику". Об этом хрипит навязчивый незнакомец. Но поэт не может принять

страшный приговор:

Я взбешен, разъярен.

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу. .

Удар по черному человеку - это удар по тому "шарлатану" и

"скандалисту", что водит дружбу с проститутками и бандитами, заливает глаза

вином.

"Ты сам свой высший суд..." - сказал Пушкин.

Трость, брошенная поэтом, разбивает не только комнатное зеркало, но и

окно "Москвы кабацкой".

"Черный человек" - поэма перелома в духовной драме Есенина.

- Ничего ты не понял, Толя, - такие слова поэт не зря сказал

Мариенгофу, когда тот, прослушав поэму, заговорил об "андреевщине", "дурном

вкусе"...

3

Основа "Черного человека" имеет в русской литературе свою традицию.

Обратимся, например, к пушкинскому "Воспоминанию":

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Или к признаниям одного из интереснейших поэтов пушкинского созвездия.

Насколько мне известно, они в связи с есенинским "Черным человеком" не

вспоминались.

"Недавно я имел случай познакомиться с странным человеком, к_а_к_и_х

м_н_о_г_о! - сообщает этот литератор. - Вот некоторые черты его характера и

жизни. Ему около тридцати лет. Он то здоров, очень здоров, то болен, при