Ирина Гуро - "Всем сердцем с вами". Клара Цеткин Страница 27

Ее слушали студенты и учителя, и она говорила им: война — это гибель и духовных ценностей, угроза цивилизации.

Клара учила коллективно, массово выражать свой протест. Собираться в колонны и выходить на площади под красными знаменами.

Учила саботажем срывать военные поставки, военные заказы. «Равенство», ее газета, помогало распознавать фальшь ура-патриотических воплей, разоблачать шовинистов.

…Уже нет Бебеля. Он первый поднял женщину, распростертую перед алтарем или коленопреклоненную перед хозяевами жизни. Первый открыл ей мир борьбы.

«Жорес! Что ты сказал бы сегодня своим гулким басом, знакомым всей Франции? Каждое твое слово ловили миллионы людей!» — думала Клара.

И вот Жан Жорес пал первой жертвой новой бойни, злодейская рука нанесла предательский удар из-за угла.

В Берне разгар весны. Город в зеленой долине с видом на Альпы дышит миром.

То, что здесь собрались делегатки воюющих стран, определило настроение всей конференции.

Здесь социалистки почти всех стран Европы. И они все единодушно подписались под манифестом, призывающим женщин мира добиваться окончания войны.

Русские делегатки, однако, вносят своей проект резолюции. Они идут дальше, чем большинство участниц конференции.

Клара ждет разговора с русскими: скромной Надеждой Крупской и стремительной Инессой Арманд.

Они встречаются в рабочем кафе, радуясь этой встрече и ясно ощущая значение ее: братство их нерушимо!

Клара знает, что Ленин пристально следит за работой конференции.

И хотя русские подруги критикуют принятые решения, желая более определенных высказываний против соглашателей, главное достигнуто: состоялась международная встреча женщин. Их голос услышит весь мир.

После долгого и трудного дня Клара вернулась домой. Поздно вечером раздался звонок у двери.

— Телеграмма, — ответил на ее вопрос мужской голос.

Она уже все поняла: что ж, этого можно было ожидать. Они вошли: трое в мундирах, при оружии. Обыск продолжался недолго: трудно ожидать, что многоопытная функционерка будет держать у себя на квартире компрометирующие документы. Предъявляется приказ об аресте.

Тюремная тишина никогда не бывает полной. Звон ключей, скрип половиц, шарканье мягких туфель надзирательниц, перекличка часовых, дальний бой курантов… Даже одиночная камера не дает полного одиночества. Трижды в день откидывается форточка, вырезанная в двери, на нее ставится кружка с кипятком или миска с едой. И в это время Клара видит то одно, то другое женское лицо. Три надзирательницы сменяют друг друга. Каждый день одна из них выводит Клару на прогулку. Тюремная прогулка! Маленький двор для обитателей одиночек. Крупный булыжник внизу, кусочек неба вверху. Каменные стены кругом. Положенное время — двадцать минут надо быстро двигаться, глубоко дышать. Клара в такт шагам мысленно повторяет запомнившиеся строки:

В тюремной куртке через дворПрошел Он в первый раз,Легко ступая по камням,Шагал Он среди нас,Но никогда я не встречалТаких тоскливых глаз.

Нет, не смотрел никто из насС такой тоской в глазахНа лоскуток голубизныВ тюремных небесах,Где проплывают облакаНа легких парусах.[15]

Мозг Клары лихорадочно работает. Ей предъявлено тяжелое обвинение: «В поступках, являющихся государственной изменой». И та бумага, которую предъявил ей Тронке, конечно, тоже фигурирует в обвинении…

Клара в тюрьме города Карлсруэ. Свидания запрещены. И переписка тоже. Тем настойчивее ищет Клара возможности связаться с волей.

Из трех надзирательниц она выбирает ту, что постарше.

Однажды Клара случайно услышала, как эту женщину кто-то назвал по имени. Значит, она Эльза. Пора было рискнуть.

Ставя пустую кружку на открытую форточку, спросила наугад:

— Что пишет ваш сын с фронта, фрау Эльза? Ответа не было, форточка захлопнулась. Но через два дня в форточке послышалось:

— Он убит…

И на минуту горестный этот шепот заставил Клару забыть о том, что по ту сторону двери тюремщица со связкой ключей у пояса. Клара слышала голос матери, потерявшей сына.

На третий день Клара не могла подняться с койки.

Ключ в замке щелкнул, и вошла Эльза.

— Вас переводят в тюремную больницу. — И добавила тише: — Скажите, куда сообщить о вашей болезни.

Клара не могла ответить: назвать адрес товарищей.

Она не знала, что весть о ее аресте облетела весь мир, что многочисленные рабочие собрания в Германии и за границей выносят резолюции с протестом против заключения в тюрьму немолодой женщины-революционерки. Под давлением мировой общественности кайзеровская юстиция вынуждена была освободить Клару.

Но еще долго тяжелая болезнь не отпускала ее. Клара не смогла быть на конференции левых социал-демократов в Берлине. Но она сообщила товарищам, что одобряет смелые и последовательные решения группы, назвавшей себя затем «Союзом Спартака».

После тюрьмы и тяжелой болезни Клара вернулась в редакцию. В издательстве, выпускавшем газету, теперь хозяйничали правые. Они, естественно, хотели бы снять Клару с поста редактора. Но нелегко было убрать такую авторитетную в массах деятельницу. Издательство лихорадочно искало предлога, чтобы устранить Клару от руководства газетой. И такой повод нашелся, когда в мае 1917 года она выступила в «Равенстве» со статьей в поддержку русской революции.

Клара получила официальное уведомление о том, что она освобождается от работы. На отличной меловой бумаге с солидным готическим штампом.

Клара сидит над этой бумагой, белой и блестящей, как мраморная могильная плита. Четверть века она руководила газетой, была ее редактором, автором и метранпажем. Все лучшее, что ею написано, увидело свет на страницах «Равенства». Она знала сотни читательниц газеты, одних лично, других по письмам. Ей были близки их заботы и радости. Разлучить ее с газетой, которой отдано двадцать пять лет жизни!

Как всегда, жизнь приносила и печали и радости. Однажды в дом Клары вошел старый друг, вырвавшийся из стен тюрьмы. Франц Меринг, тяжело больной, еще не оправившийся после заключения, мечтал не об отдыхе, а о работе в партии.

— Сейчас так тяжело, Франц. Нас опять только горсточка… Ты знаешь, как поступили со мной в издательстве?

— От них можно было ждать любого свинства. Ты не должна принимать это близко к сердцу.

— Что ты говоришь, Франц… — тихо произнесла Клара.

Ему показалось, что она сейчас заплачет. Это было ужасно. Перед ним стояла шестидесятилетняя женщина, знающая жизнь и все ее крутые повороты. Она была мужественна. И, провожая своего второго сына на позиции, была бодра и ободряла его. Она могла бы добыть ему возможность остаться в тыловом госпитале, но никогда не пошла бы на это.