Владимир Зюськин - Истребители танков Страница 27

Мост через Везелку разбит. Но его уже восстанавливали саперы. А вот и скелет массивной, когда-то четырехэтажной мельницы «Волга». Машина сворачивает вправо — в объезд через Кошарово, — но мотор внезапно глохнет возле дома художника — учителя Василия.

Нежурин выпрыгнул из кузова, подошел к выбитому окну. Пустая комната. Разбросаны бумаги. На стене криво-косо висят картины.

Федора Григорьевича нет. Его жена Екатерина Васильевна кинулась к Василию со слезами. Расцеловала и других бойцов, которые тоже вошли в дом.

Поломка машины Нежурину на руку. Попросился домой хоть на полчасика. Командир взвода управления Данилкин махнул рукой:

— Беги. Только быстро!

Еще не веря в такую удачу, рванулся Василий через проломанный мост, через заросший бурьяном и изрытый взрывами луг, где играл в детстве. Мелькнула мысль: может, луг заминирован? Но даже опасность не остановила.

Вот и родная улица, заросшая бурьяном. Она изрыта траншеями, перегорожена вдоль колючей проволокой. Большинство домов покалечены взрывами. А вот и родной дом. Он с отшибленным углом.

Вбежал во двор и не узнал его: весь в земляных щелях. Из одной выскакивает взъерошенная мама.

— Ой, сынок! — бросилась обнимать, чуть не упала.

Пока обнимались — вокруг зашумели соседи. Все повылезали. Полный двор людей! И среди них — отец. Перед тем как обнять его, Василий вытер глаза.

Еще свистят над головой вражеские снаряды, еще гремит канонада наших орудий, а у белгородцев уже праздничное настроение. Соседи дергают Василия, обнимают. Расспросы. Возгласы удивления. На Нежурина-младшего смотрели так, словно это он один принес избавление всему городу.

— Где же ты, сынок, служишь?! — кричит отец.

— Я, папа, артиллерист, наводчик. Сегодня утром наше орудие стреляло по городу из села Ячнево.

Посыпались шутки:

— Так это ты сарай наш разбил и Тузика ранил?.. Маленький пушистый пес, старый и умный, стоял тут же на трех лапах. Василий кинулся к нему, поднял и прижал к груди. Тузик узнал его. Стал ласкаться, жалобно повизгивая.

Однако полчаса на исходе.

— Пора мне, отец, возвращаться…

Перемахнув мост, Василий увидел машину, своих товарищей. Командиры уже хмурились в ожидании его.

Поехали в село Красное и вдруг повернули назад, в Белгород: изменилась обстановка. Еще раз повезло Нежурину: он ночевал дома. Но до того как лечь в погребе, рядом с матерью (она боялась спать наверху и упросила сына побыть возле себя: «Может, больше не свидимся»), он зашел к Толику Водокачникову и увидел там своего товарища, который ушел из города на фронт на полдня раньше, чем Василий. Сейчас же он сидел в штатском:

— Ты что же это, а? — напустился на него Нежурин. — Решил отсидеться дома? Струсил?

А тот покраснел и неловко, неестественно рассмеялся. Встал Василий и вышел, хлопнув дверью.

Утром его провожали мать и отец. Они потянулись за ним на улицу. Увидев, прибежали соседские женщины.

— До свидания, Вася, — говорила одна из них. — Встречала тебя и провожаю, как своего сына Бориса… Гоните извергов с нашей земли!

С трудом вырвавшись из объятий матери, облившей его слезами, Василий побежал. Но отец не отстал. Он поцеловал сына возле заведенной машины, и Василий впервые увидел на его глазах слезы. Невольно всхлипнув, Нежурин-младший залез в кузов. Машина тронулась. А отец кричал вслед.

— Громи врага! Отомсти за наше горе!

Город уходил из поля зрения, словно тонул. Вот уже видны только крыши домов. Вот уже маячит одна колокольня. Долго был виден ее крест, наконец пропал и он.

«Прощай, любимый город», — негромко затянул Василий. Песню подхватили белгородцы Съедин и Котляров.

Бригада занимала позиции под Харьковом. Настроение у людей боевое. Новички уже чувствовали себя бывалыми бойцами. «Старички» шутили: «Хватит с вражиной ходить, как в танце: вперед-назад. Пора «даму» отвести на место».

Но фашисты отступать не хотели. «Немец на каждый выстрел отвечал десятью. Рама — двухфюзеляжный самолет-разведчик — не переставала следить за нами… Убит посыльный. Выведено орудие из строя. Засыпало в окопе Абрамовича», — писал в своих мемуарах Нежурин.

Однако никакие потери не могли сломить дух бойцов. Его крепило мужество командиров. Так, А. С. Кавтаськин, командир 1844-го противотанкового истребительного полка, в бою за Харьков был ранен в голову, однако остался в строю и продолжал руководить боевыми действиями.

Когда брали Харьков первый раз, весной 1943 года, Фазлутдинов был еще наводчиком. Но обстоятельства сложились так, что ему пришлось командовать взводом. 13 марта, когда внезапно в атаку пошли вражеские танки и мотопехота, он принял смелое решение: взвод выкатил на открытую огневую позицию два орудия. У одного из них встал Лутфей Сафиевич и сам расстрелял четыре автомашины с пехотой противника, подавил огонь трех станковых пулеметов, за что был награжден орденом Красной Звезды. Об этом бое писал в дивизионной газете И. Иванов.

Иван Дмитриевич вместе с командиром отделения разведки штаба бригады В. Окороковым и фотографом Л. Силиным начал составлять краткую историю бригады.

«На отдельных листах, — вспоминает он, — я рассказывал о повседневных боевых действиях бойцов, расчетов, батарей и полков. Силин давал фотографии героев. Окороков снабжал разведданными и рассказывал о боях на позициях бригады. Набралось уже несколько десятков листов.

Заянчковский показал их Сапожникову. Тот перелистал, посмотрел, одобрил начинание и подозвал меня: «Текст на машинке ты печатал? Вот, смотри на «Правду», «Суворовский натиск», «За Родину». Видишь: колонки все ровные и недлинные? Красиво и читать удобно. А у тебя то строка заходит за черту, то место пустое остается. Надо делать аккуратно. Это очень нужная работа. Нас, может, не будет, а книга останется и сохранит потомству наши фронтовые дела… И пиши обо всем: как воюют, чем питаются, как живут. Про дождь, про снег — про все, что солдату приходится переносить. Помещай письма бойцов домой, из дома — к ним. Как там без мужиков управляются наши жены, матери, старики, дети… Пиши и о том населении, которое освобождаем. Сейчас многое кажется обыденным. Но пройдут годы, и это, привычное для нас, будет вызывать у молодежи высокие чувства».

Я было возразил: надо много бумаги и времени. Но Сапожников улыбнулся и обратился к Заянчковскому: «Артем Савельевич, выдай ему столько бумаги, сколько потребуется. А времени у нас хоть отбавляй: сиди — пиши, лежи — пиши, стоя пиши и во время движения — как Маяковский. Он не расставался с карандашом».