Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки Страница 27

Летом по речкам начинается рунный ход рыбы. Вода кипит, когда идут вверх по реке стада чавычи, кеты, горбуши, кижуча. Ловят рыбу все, кто может и не может ловить. Бросают все работы и устремляются к рекам люди. И все звери, какие есть, спускаются к речкам. Ловит рыбу лисица, росомаха ловит, вороны, волки, маленький соболишка ловят. Говорят, только заяц не ловит: не любит заяц рыбных блюд. Впрочем, вкус – странная штука. Коровы, например, на Камчатке привыкают есть рыбу. В Олюторском районе я видел: стоит корова около вороха рыбы и так спокойно, как будто силос, жует и жует… Медведь, конечно. Самый искусный из рыболовов, стоит по колено в воде, смотрит, смотрит. И вдруг лапой: раз! И вот уже в пасти рыба. Икра брызжет красной смородиной. Иногда начинает сразу жрать, а то кинет через себя на берег и опять смотрит, смотрит. Раз десять кинул на берег. Оглянулся – ничего нет. Украли! Рев, беготня по берегу, сцепился с соседом, которого заподозрил. Тут судей не бывает, кто сильнее – тот прав. К местам хорошей рыбалки собираются иногда по десятку медведей. Медведица учит несмышленое поколение, как надо ударить, как нырнуть на глубоком месте за рыбой. Медвежата дерутся из-за рыбины. Медведица отвлекается, дает шлепка тому и другому – и опять в воду. За день штук пятнадцать – двадцать лососей ухитряются выудить. Насытившись, медведи едят только икру, а рыбу таскают в яму неподалеку, и она там киснет дня три-четыре. Все лето медведи держатся у реки. Тут их и бьют. Но мясо в такое время – на любителя. Я ел без особого аппетита: рыбные запахи. Мясо вкуснее осенью, когда медведи поднимаются от речек в тундру на ягоду, или еще позже, когда поспеют рябина и кедровые орехи. С первым снегом медведи ложатся в берлогу и «сосут лапу» – пять месяцев живут только жиром, запасенным на рыбалках и ягодниках.

Камчатский медведь по характеру похож на мишек, знакомых нам по сказкам, по первым книжкам, но все-таки это не плюшевый зверь. В блокноте у меня не менее сотни записей с пометкой «медведь», сделанных в разных концах Камчатки. Множество забавных историй и наблюдений. «Понимаешь, приземлился на берегу, а он к самолету – любопытство, видишь ли, появилось». «От лагеря нельзя отойти: вернешься вечером – все пораскидано, еду сожрал». «Кричу в телефон: медведь на дровяном складе! Пришлось пожарников звать…» «Стоим, глядим друг на друга – шагов десять. Не более. Как заревет, жидким ударил – и деру…» «Забавно от комаров отбивается: лапами туда-сюда, на брюхо падает и ползет, комаров давит…» А вот запись, которая, пожалуй, больше, чем другие, заставляет забыть о плюшевых мишках.

Степан Иванович Ушаков.

В первый день на Камчатке мне позвонил московский знакомый: «Ты вот все со зверями… В больницу самолетом привезли парня… Понимаешь – медведь».

…Парень своим ходом вышел ко мне из палаты. Но был он в бинтах с головы до ног.

– Вот как отделал… – Парень достал из халата зеркальце. – Двенадцать скобок на этой щеке и на этой – лапой ударил…

Вот что рассказал Колодкин Виктор, шофер и строитель из тундрового поселка Каменская. «В полдень мы пошли с Валей по кедровые орехи. Собираем в лощине – это километров пять от села. Услышал я подозрительный треск. Бросил мешок. Валю за руку – и наверх. Надо ж случиться – видно, и он к этому месту вышел. И подумал, наверное, что мы зло имеем. Наверное, он тоже по орехи пришел и считал кедровник ну своим, что ли. Короче, увидел его в десяти метрах. Успел крикнуть: «Валя, беги!» А он уже надо мною на задних… Ну вот, видите: лицо, рука – кость переломлена. Я упал. Слышу, по черепу, как по горшку: дррр… (зубами, наверно; одни лоскуты остались на голове). И отпрыгнул. Я подумал: ушел. Шевельнулся, а он тут начал рвать, раза три приподнял за свитер… Зарастет. Вот только лицо…»

Не очень веселый случай. Но все-таки не надо думать о камчатских медведях плохо. У зверя больше причин на нас обижаться. Встреча с существом, пахнущим дымом и табаком, – всегда для медведя большая опасность. Никто не считал, сколько каждый год убивают их на Камчатке. Раньше медвежьи шкуры шли на шапки английских гвардейцев. Теперь служат большими половиками в квартирах. И много медведей потому только, что мало еще людей на Камчатке. В дальних углах полуострова живут охотники, которых кормит медвежий промысел. Мне встретился, может быть, самый знаменитый из них.

В Ключах сказали: «А его найти просто. Вот по этой улице. И глядите – на сарае растянута медвежья шкура». Я насчитал двенадцать растянутых шкур на сараях, на воротах, на бревенчатых стенах домов и нашел наконец.

Охотник Степан Иванович Ушаков был дома, но готовился снова в тайну – чинил нарты. Собаки понимали, в чем дело, и визжали от нетерпения.

– Из Москвы ко мне?! – Охотник понюхал табак и сказал что-то жене.

На столе появились горячая медвежатина и тарелка с брусникой.

– Степан Иванович, говорят, много медведей убил?

– Однако, много. Вот едим девятьсот двадцать пятого…

– Всех так и считаете?

Степан Иванович нюхает табак, достает из сундучка завернутую в тряпицу стопку засаленных записных книжек.

– Вот, записано…

Листаю слипшиеся страницы, исписанные печатными буквами. Пять-шесть слов – и частокол палочек. «20 августа 1937 года. Шестером на Еловке охотились». А дальше палочки. Каждая палочка – убитый медведь. Он метил тех, в которых сам стрелял. За неделю – шесть палочек… Время от времени хозяин «Записок» подводит итог. «1944 год. Всего убито 49 медведей».

– В тот год много стреляли. Война. Продукты давай. Я три тонны мяса сдавал. За один день, помню, четырех медведей убил.

– И сейчас пишешь?

Достает из кармана помятую книжку. Те же печатные буквы и палочки. «Охотился на Еловке. Убил 13. Трудно дошел, болели ноги».

– В этом году много зверей. Можно было больше стрелять. Рыбкоп не берет…

Тайга не делает охотника разговорчивым. Наш разговор – вопрос и ответы.

– Мне сейчас без двух шестьдесят. Стрельнул первый раз, когда было пять лет. Отец отошел, а я по уткам из дробового. Хорошо помню: одну подбил, отец на выстрел бежит: «Как же ты, разбойник, ружье удержал?!» В десять годов из винчестера у зимовья медведя свалил.

– Говорят, гуся на лету пулей бьешь?

Нюхает табак, вспоминает. Просит внука собакам понести медвежатины.

– Молодыми дурачились: кружки у огня кверху швыряли. В мою не все попадали, а я всегда дырки производил. И теперь в пять копеек на сто шагов попаду. Ноги вот, ноги бастуют…

Снимок из книжки моего коллеги, шведского фотографа-анималиста Свена Йильсетера. Медведей он снял на Аляске. Образ жизни у этих зверей такой же, как на Камчатке. Фотографу повезло – семь рыболовов сразу.